Раньше проснулся я, чем электронный корейский будильник,
мерзко и тонко пища, возвестил, что пора подыматься.
Глаз приоткрыл. За окном, занавешенным синею шторой
полупрозрачной, уже посерело. А вроде недавно
в это же время совсем еще было темно. Да, на убыль
время ночное идет. Посмотрел на часы: до подъема
двадцать минут. Подремлю еще. На бок улегся и руки
между коленками сунул, коленки ж согнул перед этим.
Но улетучился сон мой мгновенно, и вот уже мысли
закопошились в мозгу, и я понял, что нужно вставать мне.
Как не пытался прогнать эти мысли и образы в красках,
не получилось, они как алмаз по стеклу проводили
нити свои, и остатки сонливости вовсе исчезли,
лишь оставался узор этих мыслей, и четкий, и ясный.
Встал, одеяло откинув, на кухню прошел, чтобы чайник
сразу поставить, потом в туалет пошел, над унитазом
встал и, смотря в потолок иль на струйку, что билась упруго
в дно унитаза, подумал, что время в запасе есть, можно
и не спешить как обычно, когда себе лишних движений
не позволяю я сделать и строго по графику тело
перемещаю в пространстве и действия им совершаю.
В ванну направился, в зеркало сразу взглянул: глаз припухший
и мутноватый от сна. Вот такой, как ни странно, подходит
больше поэту, поскольку такой глаз еще у младенца.
Впрочем, что я не младенец - могу поручиться. Поэтом
тоже считать себя времени нет, слишком много работы
связанной с бизнесом. Только когда перед чистой бумагой
с ручкой один на один я останусь, тогда вспоминаю
о главном деле всей жизни, и мысли в пучок собираю
через сознанье, как если б сквозь линзу лучи, что пред этим
были рассеяны в воздухе, и начинаю рукою
плавно иль чуть торопливо и нервно водить по бумаге.

Кранчика два открутил, чтоб холодную воду с горячей
для умыванья смешать, после этого руки намылил,
мыло при этом скользнуло из рук в умывальник, его я
тут же поднял, кинул в мыльницу и принялся умываться.
Вышел из ванной, кипел уже чайник, налил кипяточку
в чистый стакан с подстаканником и заварил там пакетик
чая, лимона я ломтик добавил, три сахара ложки.
После побриться пошел, чай оставил же стынуть на кухне.
Бриться я начал с шестнадцати лет. Правда, брить поначалу
нечего было почти, - еле-еле усы пробивались,
на подбородке же три волосинки торчало, но начал
бриться, поскольку ровесники многие брились, к тому же
и борода и усы начинают расти чуть быстрее
если их брить, - знатоки так сказали из тех, кто уж брился.
Бритву у отчима брал незаметно, поскольку стеснялся
мать попросить купить бритву. Она посмеяться могла бы.
Да и действительно, то, что я брился никто поначалу
не замечал из родителей. Лишь одноклассники только
из самых близких друзей, потому что они точно так же
сим озабочены были, поставив лицом меня к солнцу,
на подбородок мой чистый и место над верхней губою
важно и долго смотрели, пытаясь следы найти бритвы.
В армии брился два раза в неделю примерно, теперь же
каждое утро, а то и два раза в день, если мне нужно.
И с удовольствием к тем временам бы вернулся, когда я
или не брился совсем или дважды в неделю, ну, трижды.

Вытащил шнур телевизора, чуть наклонясь, из розетки,
вилку от бритвы засунул в розетку и встал у окошка,
зеркало на подоконник поставив, и тщательно бриться
начал, водя по щекам электрической бритвой шумящей.
После, побрившись, на кухню вернулся, уселся неспешно
чаю попить, - хорошо, когда время в запасе имеешь.
Небо без облачка. Солнечный день будет, видимо. Славно.
Вот и весна наступила. Так долго зима продолжалась.
Долго, а все же прошла. Пролетела, как не было. Во как.
Первая муха меж стекол оконных жужжала и билась,
надо же, чуть потеплело, и муха уже появилась.
Чай не допив, я пошел одеваться. Привычным движеньем
брюки, потом и пиджак надел, в ванну зашел, где висели
на батарее горячей носки, что уж высохли за ночь,
сев, натянул их на ноги, часы на столе взял ручные,
сразу отметив, что раньше собрался минут на пятнадцать.
Вроде бы не торопился, но действия все по привычке
все ж совершал, потому и осталось в запасе так много
времени. Все потому, что проснулся сегодня я раньше.
Сел на кровать, взял Цветаевой сборник стихов, на странице
первой открывшейся остановился и чтеньем занялся.
Бродский не зря так ценил ее. Думаю, что ее можно
даже учителем Бродского смело назвать, потому что
кроме, пожалуй, еще Баратынского, я не припомню,
чтобы основу стиха составляла рефлексия только,
и голова, как прядильный станок, непрерывно мотала б
нить размышленья, пока б не закончилась пряжа в корзине.
Все, мне пора. Шарф зеленый набросил на плечи, из шкафа
с вешалки снял и надел одним махом пальто, дверцу шкафа
плотно закрыл, после вышел в прихожую, быстро в ботинки
сунул одну ногу, после другую и вышел из дома.

Двери захлопнув, ключом повернувши два раза, я к лифту
шаг свой направил и кнопку нажал указательным пальцем.
Кнопка, увы, не зажглась, - видно лампочка перегорела.
Лифт же, однако, наверх потянулся, а вниз опускаться
стало грузило, что, видимо, для равновесья висело.
Я огляделся вокруг, ожидая, когда наконец-то
лифта кабинка подъедет, и стал размышлять о работе.
Правда, недолго: секунды четыре иль пять и едва лишь
я погрузился в проблему о деньгах, как тут же отбросил
мысль неприятную: буду еще я грузить себя этим!
Все устаканится. Вспомню об этой проблеме и выход
буду искать на работе, а нынче приятно не думать
мне ни о чем. Ведь не жизнь для работы, работа для жизни.
Двери раскрылись, я в лифт поспешил и, чуть ногтем касаясь
кнопки с цифирью "один", надавил на нее до упора.
Двери закрылись, и я стал рассматривать стенки и даже
на потолок поднял взгляд, - может, новую надпись увижу
типа "Спартак - чемпион" или что-нибудь в этом же роде.
Лифт же тем временем вниз опускался со скрипом и трясся
как колымага на сельской дороге. Я даже подумал:
"Как не застрять бы..." Ведь жутко представить себя в этой клетке.
Клаустрофобия точно терзала мне душу тогда бы.
Надо же, - в детстве я в лифте сто раз застревал, развлекуху
в том находя, и сие не пугало отвязного парня.
Нынче ж мне дурно от мысли одной, что могу я остаться
запертым меж этажей, - вот как время и опыт меняют
разум и всю психофизику нашу: трусливы как зайцы
люди становятся с возрастом. Что тут поделаешь? Опыт
есть отрицательный. Я, например, чуть от дыма в квартире
не задохнулся, когда был пожар у соседей, точнее
где-то в подвале, а дым очень едкий и черный по шахте
лифта как сквозь центрифугу тянулся наверх, заполняя
верхний этаж и квартиру мою. Я как раз в это время,
помню, роман свой писал, где замыслил героя в финале
жизни лишить и уже подошел к тому месту, где был он
заперт в квартире и выйти не мог бедолага из оной;
дом же, в котором сидел он, хотел я спалить и героя
тем погубить. Но случился пожар в моем доме, и это
стало мистическим знаком, чтоб я пощадил и героя,
раз уж остался сам жив. Но с тех пор меня мучает часто
клаустрофобия в лифте, квартире, метро. И, пожалуй,
хватит об этом. Тем более, я уж из лифта наружу
вышел и стал по ступенькам спускаться, чуть веки сощурив, -
света так мало в подъезде, и еле виднелись ступеньки.
Вот миновал этот темный и малоприятный участок
я и к двери подошел, где недавно поставлен был ЖЭКом
с кодом замок, чем жильцов осчастливил наверно, -
мне же досадно - любимая кода не знает и как бы
не огорчить ее этим. Расстроится девочка, верно.
Дверь приоткрыв, огляделся назад, чтоб еще раз увидеть
надпись фломастером черным на синей стене шрифтом крупным
"ЗЮЗИК". И я улыбнулся, и сердце согрелось любовью...

Вот уж и листья деревья покрыли. Как быстро, однако!
В этой Москве и весны не увидишь ты толком. Зиму лишь
солнце прогнало, как лето уже наступает. Невольно
Крым вспоминаешь, где долго, подробно и сладко проходит
праздник весны. Вот поэтому надо цепляться хоть взглядом
и отмечать про себя эту зелень, что робко покамест
ветки деревьев покрыла. Ловите мгновенья такие -
в них только радость душе. А ведь радость полезна для тела.
Мимо соседка с собакой прошла, - погулять выводила.
Я поздоровался с женщиной вскользь и подумал, что нужно
было бы мне попросить ее утром чуть делать потише
громкость ее телевизора, ибо я сплю очень чутко
и просыпаюсь от звуков, что стенка, увы, слабо глушит.
Утром, спросонья, готов был разбить я ее телевизор,
нынче ж мне лень было женщине даже о том заикнуться.
Ладно. Пошел, не спеша, наслаждаясь чудесной погодой.

Дворник с помятым и синим от пьянства лицом мел метлою
возле бордюра и стало мне жалко немножко беднягу.
Был он тверез, и в глазах его спряталось столько печали,
столько отчаянья тихого, что я невольно сердечно
взглядом его проводил. Хотя надо признаться, что пьяниц
просто терпеть не могу. Каждый раз, когда пьяницу вижу -
я удручен. Ибо думаю: что же ты сделал, пропойца,
с образом Божьим в себе? Как унизил природу ты, братец.
"Только б не кончить вот так", - напоследок себе пожелаешь.
Короток путь мой к метро. Я подумал, что было бы славно
просто сейчас прогуляться пешком. Но, увы, на работу
надо спешить. Опоздать на работу позволить себе я
просто не в силах, - такой уж характер, - и это понятно:
если сегодня позволю себе опоздать, что же завтра
я подчиненным скажу, если вдруг опоздают на службу?
Вот милицейский патруль впереди я увидел, что зыркал
по сторонам и меня напрягло их вниманье. В Москве я
несколько лет уж живу без прописки, и как-то однажды
был я задержан за это и даже меня в отделенье
препроводили и заперли в карцере. Я дебоширить
стал и ругаться, пока, наконец, лейтенант, что дежурил
на телефонах, не начал звонить моим добрым знакомым
чтоб приезжали меня выкупать из ментовки. Мгновенно
Ирочка, добрый мой ангел, а также еще один парень
были на месте и, штраф заплатив, из ментовки забрали.
Что же я понял там сидючи час? Что свобода, о коей
нынче твердят, иллюзорна. Что есть круг известный народа -
нищих, бродяг и других неудачников, коих нередко
и за людей не считают, чьи личности терпят насилье.
Кстати, одно поразило меня в этом карцере грязном.
Я с любопытством, пока там сидел, стал рассматривать стены,
надписи взглядом ища. И представьте мое удивленье
после осмотра, когда не нашел никакого я мата
или иного ругательства. Были зато утешенья
и наставление всем уповать на Иисуса. Я тронут
был наставленьем, которого смысл заключался в той мысли,
что лишь Иисус любит всех незаконно отверженных жизнью.
"Вот, - я подумал, - действительно, кто же бродягу утешит,
коль ни отца нет, ни матери, люди ж его презирают,
всеми отверженный, ходит и просит подачки, а сердце
ищет любви, утешенья. Ведь люди хотят одного лишь!
Сердце бродяги такое ж как сердце любого иного,
также оно омываться любовью желает. А нету
рядом источника чувств. Потому-то несчастный и помнит
об Утешителе, что не отвергнет, а примет с любовью".
Так я подумал тогда, и сейчас тронут этой же мыслью.

По эскалатору вниз опускаться я стал. И хоть время
было в запасе, но я зашагал по ступенькам, ведь скучно
просто стоять и глазеть на рекламу и лица всех встречных.
"Автозаводская" мельком прочел на стене, подошедши
к краю платформы, и поезда стал дожидаться, шагая
взад и вперед по платформе. Когда-то давно, лет пятнадцать
или семнадцать назад, когда только окончил я школу,
и из далекого Крыма приехал в Москву в Театральный
вуз поступать в первый раз ( поступил я в него со второго,
но после армии уж), то я жил уже в этом районе.
Больше скажу - жил я в этом же сталинском доме, но только
вход был с другого двора и в подъезде другом. А забрался
в эти края, познакомившись с парнем, что тоже пытался
в вуз поступить Театральный, и был он меня лет на десять
старше примерно и выглядел очень солидно. Мы оба
с ним провалились на первом экзамене, и неудача
нас подружила. Узнав, что мне негде приткнуться и ночи
я провожу на вокзале, он мне предложил ночь-другую
или подольше, коль нужно мне будет, пожить в его доме.
Звали его Михаилом. Он стал для меня провожатым
в этом аду, что давил мою психику чуждой и жесткой
графикой жизни. Однажды он мне предложил проституток
в дом привести, но я с ужасом эту идею отвергнул.
В общем, пугал меня мир. Тосковал я по дому и маме.
И когда вмиг провалился во всех четырех институтах,
то испытал облегченье скорее, чем грусть, и уехал
сразу домой, не истратив всех денег, что мама дала мне.
Связку бананов домой я привез и какую-то мелочь
из сувениров. И вот через столько-то лет оказался
волею случая вновь в этом доме. Как мир все же тесен,
хоть и обширна Москва. Я теперь здесь снимаю квартиру.
Мишу же вновь не особо стремился увидеть, ведь столько
лет уж прошло, да и точно квартиры не помнил его я.
Раз только как-то шатался по дворику возле подъезда,
где проживал Михаил, и глазами искал его окна,
вспомнить пытаясь этаж, как на детской площадке увидел
трех мужиков, что "козла" забивали, за столиком сидя.
Пиво они распивали и громко смеялись, горланя.
Мне показалось, что был среди них и мой Миша. Обрюзг он
и полысел, но его я узнал, если только, конечно,
не ошибался. К нему подходить мне совсем не хотелось.
Надо же, как изменяет нас время. А ведь он тянулся
все же к прекрасному. Где те порывы? Где лучшие чувства?
Нет, не сдаваться. И гибнуть как дерево - стоя. Вот кредо.

В поезде плотно прижали меня окружавшие люди,
что, как и я, на работу, наверное, путь свой держали.
Малоприятный момент, - не люблю, когда много народу
в поезде, - душно и воздуха всем не хватает. И грустно
как-то становится. Впрочем, себя приучить я стараюсь
даже такие моменты ценить - ведь и их не воротишь!
Время, что плавно течет, я стараюсь дробить до молекул,
кайф находя в мимолетностях. В поезде можно, к примеру,
лица людей изучать и пытаться понять о них что-то,
что сокровенным зовется. И в целом я должен заметить -
грустно становится... Мало счастливых увидите глаз вы.
Или еще на рекламу смешную иной раз взгляд бросишь
и улыбнешься игривому ты содержанию оной.
Шутки люблю я. Люблю посмеяться. Что сделаешь? Грешен.
Так, кое-как, я доехал до станции, имя носившей
очень любимого мною поэта, который лет десять
где-то назад просто душу лечил мне своими стихами,
просто бальзамом ложился на сердце влюбленное. О, Маяковский!
Сколько я глупостей слышал о нем от людей оскопленных
в области сердца! И где эти люди? А где Маяковский?
То-то же... Этих людей, что хулили его, знать не знаю...

По эскалатору вверх подыматься я стал - для здоровья
вновь зашагал вверх по лестнице, - мышцы чуть-чуть разработать.
Спортом любил заниматься все школьные годы, - футболом
я увлекался, борьбою классической, - был чемпионом
Крыма аж несколько раз среди юношей младших, в четверку
лучших борцов Украины один раз вошел, но по правде
все ж через силу борьбой занимался, - душа не лежала.
Больше футбол я любил. Да и прочьи командные игры.
В армии тоже пришлось подружиться со спортом, там, правда,
были свои заморочки, далекие, в общем, от спорта.
А в институте уже расслабуха пошла в этом смысле.
Хоть и играли порою в футбол мы на сцене во время
тех репетиций, где не было мастера, ибо он точно
нас отругал бы за это, но все ж это было не часто.
Ну, а потом, после ГИТИСа, спорт я забросил совсем уж.
Так, иногда, отожмуся от пола иль вот, как сегодня,
просто по лестнице вверх устремлюсь, разминаясь немного.

Выйдя на улицу, я с наслаждением солнце увидел.
Взял я листок, что у входа в метро раздавал всем прохожим
бледный мужчина в потертом пальто и дырявых ботинках.
Мельком взглянул на листок: зазывают на платные курсы
по изученью английского. Русский язык бы освоить!
Скомкал листочек и выбросил: некогда этим заняться!
Да и желания нет. Да и денег мне жалко на это.
Да ведь и денег же нет. Стоп. О деньгах покамест не думать.
Вот на работу приду... Наслаждаясь чудеснейшим утром,
я зашагал вдоль забора. Беспечность полезна для духа.

Как хорошо бы сейчас оказаться на родине, возле
моря спокойного. Утром в такую погоду подобна
глади стекла его даль, и едва возле берега дышит
море, волну за волной нагоняя на берег беззвучно.
Там тишина. Только чаек порой крик услышишь да хлюпнет
тельце баклана о воду, охотника за мелкой рыбой.
Здесь же, в Москве, если вслушаться - гул беспрестанный и ночью.
Днем же - и скрежет, и вой, и сигналы - безумие, словом.
Если не жить этим ритмом и, скажем, приехать в столицу
со стороны, то подумаешь: бедные, бедные люди!
Да и себя станет жалко: как в джунглях таких одиноко!
Если же есть чем заняться, как мне, например, то привыкнешь
к этому ритму и впишешься в архитектонику эту.
Впрочем, мечта моя вне этой жизни лежит. Я хотел бы
жить сибаритом и с женщиной близкой, любимой шататься
по континентам и странам, в гостиницах разных ночуя.
Там бы любовью я с ней занимался (чем чаще, тем лучше)
и наслаждался красотами чуждой обоим нам жизни.
И оттого, что вокруг ни души нет знакомой, нам было б
вместе с любимой так странно, так мы бы друг друга любили!
Два одиноких, заброшенных в мир человека, вдруг стали б
целым одним. О, как я бы хотел этой жизни на грани
света и тьмы. Думать лишь о любви и о смерти - вот благо!
Но для такой праздной жизни нужны людям деньги. О горе!
Вот и работаю я, чтоб хотя бы частицу мечтаний
осуществить. А другого мне в жизни, пожалуй, не надо.
Раньше я славы хотел, да и нынче бы не отказался
если б пришла она, но не умру без нее - это точно.
А без любви не прожить. Для чего тогда, братцы, работать?
Да и работать желательно мало. Чем меньше, тем лучше.
Все же до нищенства не доводить себя - в нем униженье.
Я и писателем стал потому лишь, чтоб дома работать.
Ну, это я завернул - все же были к тому предпосылки.
Да и не платят за труд ни гроша мне писательский. Фирму
вынужден был я создать по устройству людей на работу
вместе с приятелем. Этим кормлюсь я на самом-то деле.
Вот и иду на работу. В подъезд захожу того дома,
что знаменит тем, что здесь жил когда-то Булгаков, и здесь же
происходили событья, известные нам по роману
про Маргариту и Мастера, - рядом "плохая квартира".
Ну, а в подъезде, куда я вошел, если верить газете,
Фанни Каплан проживала, что в Ленина хоть и стреляла,
но только ранила. Впрочем, что здесь проживала эсерка -
я почерпнул из "МК", если память мне не изменяет.
Верить ли вам сей газете, - решайте вы сами. Я верю.
Так интересней. По лестнице стал подниматься я быстро.
Был здесь недавно ремонт косметический,- стены белили,-
так что все чисто вокруг, а до этого стены все были
сильно исписаны в разное время фломастером, ручкой,
краской, помадой губной и еще черти чем - непонятно.
Надписи были на русском, а также еще на английском.
Я свой имел интерес, когда каждую новую надпись
взглядом оценивал, но раскрывать тайный смысл вам не буду.
Детские игры... Но ладно... Поднявшись под самую крышу,
я позвонил. Мне охранник открыл дверь с улыбкою сонной.
Как все течет и меняется! Только недавно другие
были соседями нашими по этажу, - торговали
то ли бензином они, то ли чем-то еще, а теперь уж
наши соседи маркетингом заняты. Ихняя фирма
полэтажа занимает, а мы лишь одну комнатушку.
Рядом еще одна фирма, но чем они заняты - точно
я не смогу вам сказать. Возглавляет ее академик.
Самый взаправдашный. Впрочем, я вспомнил, чем фирма
их занимается - деньги, что в виде кредитов приходят
от иностранных партнеров, на разные тратят проекты...

В офисе было прохладно. Я чайник включил, чтобы кофе
выпить, как я это делаю каждое утро. И чашку
вымыть пошел. Возвратясь, телефоны проверил, а то ведь,
помню, недавно на линии были обрывы, без связи
долго сидели. За стол свой уселся рабочий. Ругаю
я подчиненных за их опозданья, а все-таки славно
первым прийти и чуть-чуть посидеть без работы спокойно.
Так каждый день. Ритуал. Как учил нас глубокий Конфуций,
жить нужно по ритуалу. Не сразу я понял значенье
сих наставлений, а нынче скажу, что согласен с великим.
Или еще Станиславский мне вспомнился, что перед смертью
метод придумал простейших физических действий на сцене,
в коих он видел ткань жизни самой. Кто-то, может, заметит,
что Станиславский язычником стал перед смертью, - предметам
стал поклоняться, не духу. Но я возражу вам: неверно!
Именно в этих простейших физических действиях видел
он тайный смысл и значенье. А вот еще вспомнил Норштейна
я замечанье одно: мы в работе стекольщика видим
мало поэзии, больше в процессе разбития стекол...

Вот и Татьяна пришла на работу, мой менеджер лучший.
Таня технарь по профессии, долго она инженером
в неком КБ просидела, чертя многоумные схемы
то ль самолетов, а то ли чего-то иного. С распадом
СССР без работы она постепенно осталась
и, наконец, сократили их всех. И пришлось ей сначала
все начинать. В плане только работы конечно. А в личной
жизни у ней все стабильно: есть муж, есть ребенок, есть кошка.
Ум у нее очень цепкий, а это в работе подспорье.
Правда, капризна она и обидчива, но мы все люди.
Нужно уметь приспособиться к минусам, если есть плюсы
в вашем сотруднике. Впрочем, читайте, коль надо, Корнеги
или кого-то еще. Я же их не читал, сам все понял.
Да и претит прагматизм этих книжек, похожий на глупость.
"Как научиться людьми управлять?" Ну не свинство ль в названье?
Что-то мельчаем. И что-то с мозгами людей происходит...
Ладно. Пустое... Пускай все идет как идет. Положися
на волю Божью... Итак, моя Таня уселась на стульчик,
что на колесиках был и вращаться мог, если угодно
было бы вам, и звонить начала по работе. Ну что же,
надо и мне за компьютер садиться печатать для банка
три резюме на начальника ценных бумаг в управленье.
Я наловчился печатать и скорость приличная, правда,
не пятью пальцами, только двумя иль одним. А когда-то
вовсе не мог. Научился сперва на печатной машинке.
Помню, когда в первый раз я приехал к знакомому парню,
что мне машинку доверил свою, то уселся печатать
восемь сонетов своих, так четырнадцать строчек несчастных
первого опуса час я печатал, не меньше. И проклял
это занятье. Но все-таки медленно, тупо, упорно
руку набил. А сейчас почти бегло печатаю тексты.
Даже английский уже шрифт освоил, хотя много хуже.
Опыт любой пригождается в жизни. Ведь разве представить
мог я когда-нибудь, что пригодится и это уменье
бегло печатать в работе, которую жизнь навязала?
Вот потому-то всему обучаться и надо. Открытым
быть ко всему, что нам жизнь преподносит и времени вызов
надо принять из достоинства, пусть это время и жестко.

Вот наконец-то и Юля пришла. Опоздала, конечно.
Я ничего не сказал. Промолчу в этот раз. Неохота
нервы трепать. Догадается позже по тону, с которым
с ней разговаривать буду, холодным и чуть отстраненным.
Юлин характер тусовочный. Любит она пообщаться,
сходится быстро с людьми, разговор поддержать может каждый.
Все б хорошо, но стиль жизни ее КСПешный, а это:
карты, вино-домино, разговоры, пеньё под гитару,
выходы в лес на природу, палатки и прочие игры.
И потому-то разбросанность есть в ней какая-то. Впрочем,
в целом легко с ней. Ее на работу устроил к нам Саша,
что компаньон мой. Они из одной с ним компании были.
Саша и сам под гитару не прочь спеть в свободное время.
Я ж не люблю КСПешников, просто воротит от этих
песенок их, просто розовых сопель каких-то. Коробит.
Время сейчас очень жесткое, так что все эти примочки
шестидесятников кажутся глупостью мне несусветной.
Мне говорят, что романтики были они. Не согласен.
Сам я поклонник романтиков. Лермонтов был мой учитель.
Но настоящий романтик и гибнет совсем молодым уж.
Это цена за их кредо в искусстве. А эти, которых
мы тут имеем в виду, умудрялись лизнуть кому надо
задницу в нужное время и тут же исполнить бунтарский
жест, что, по сути, совсем не бунтарский, а рабский, плебейский.
Бродский не делал ни жестов, ни задниц ни чьих не лизал он.
Просто писал, как писалось, и стал возвышаться над всеми,
что окружали его. Время все по местам расставляет.
Больше скажу: может, Бродский в момент малодушья хотел бы
как-то прогнуться пред властью, но сделать сие не позволил
собственный гений, и строчки ложились лишь так как ложились.
Этим-то гений отличен от просто талантливых малых.

Вот наконец-то и Саша пришел. Как всегда, он ворвался,
словно ужасно спешил на работу и словно чуть-чуть лишь
он задержался, на пару минут, а не на полчаса аж.
Впрочем, когда начинали мы с ним это дело, я думал
чокнусь от злости за все опозданья его. Мы, к примеру,
с ним на одиннадцать встречу назначим, а он вдруг приходит
к часу иль двум и всегда у него есть на то основанья,
чтоб опоздать. То запор у собаки, и он с ней вкруг дома
долго гулял, чтоб покакала, бедная; то наряжался
в банк, когда мы по делам туда с ним собирались, невинно
мне говоря: "Ты же сам мне сказал, посолидней одеться.
Вот и крутился я час перед зеркалом, перебирая
все свои вещи..." При этом одет был в помятые брюки.
В общем, отмазок я всех его даже не помню. Когда уж
Саши фантазия сильно скудела, то он покаянно,
что еще больше меня раздражало, шептал: "Ну, проспал я..."
А иногда начинал возмущаться, что я как начальник
с ним поступаю, в то время как мы компаньоны. На это
я отвечал, что развалится фирма, коль будем работать
кто когда хочет и что есть основа любых отношений
на производстве и мы не кружок макраме, а мы фирма...
В общем, ругались, случалось. Но все-таки есть результаты:
Саша стал меньше опаздывать и уж конечно не больше
чем на полчасика. Впрочем, у Саши достоинства тоже
есть, как имею и я недостатки. И в целом друг друга
мы дополняем. К примеру, в компьютере Саша, конечно,
ас по сравненью со мной. Но одну вещь я твердо усвоил:
в бизнесе, как и в рассказе, поэме, картине иль прочих
видах искусства должна композиция быть. Без нее же
рухнет ваш бизнес, когда удержать вы не сможете плана
или неправильно в вашей работе акценты дадите.
В этом лишь бизнес с искусством и схож. Ну а дальше - различье...
Этого целого Саше порой не хватает. А мне же
знаний порой не хватает в конкретных вполне положеньях.
Тут я без Саши никак. Так что мы дополняем друг друга.

Время к обеду приблизилось. Я же за новую взялся
снова работу: заказ получил на главбуха из банка.
Главный бухгалтер - заказ очень сложный, но платят за эту
должность прилично, поэтому я, потирая ручонки,
стал в базе данных искать подходящих для них кандидатов.
Саша и Юля, и Таня работали каждый отдельно,
каждый вел несколько банков, как, впрочем, и я. Потому-то
каждый свободу имел, что касается выбора банка
или вакансии. Здесь мы навязывать с Сашей девчонкам
(так мы зовем их, хотя сорок лет уже Тане) не вправе.
Каждый и так понимает, где выгода есть, - ведь проценты
Юля и Таня у нас получают с проделанной сделки.

Тут захотелось мне снова отвлечься, поскольку глазами
я пробежал десять строчек последних и снова сомненье
ум посетило: о том ли пишу? И достойна ль поэта
скучная эта материя: банки, компьютер, главбухи?..
Думаю так: это тоже часть жизни. А значит имеет
право она на фиксацию, пусть это я с отвращеньем
иль с холодцой буду делать, но надо ее узаконить.

Вот, наконец, на обед я собрался: сходил помыть руки,
в офис вернулся, чуть-чуть постоял, чтобы руки обсохли,
вынужден был подойти к телефону, - звонили из банка,
чтобы я вызвал для них кандидата на должность кассира
(пять резюме на кассиров отправил недавно по факсу), -
взял аккуратно я трубку, не пальцами, а лишь ладонью
крепко сдавив, и поднес ее к уху, другою рукою
взял карандаш и фамилию кратко пометил, а после
шарф свой зеленый набросил на шею, в пальто сунул руку,
после другую засунул в рукав, запахнул, не желая
в эту теплынь застегнуться, полу на полу, аккуратно,
только ладонью касаяся ручки, открыл дверь и вышел.
Мимо охранника, что над газетой склонился, прошел я
к общей двери и, ладонью засов открыв, вышел, захлопнув
дверь за собой и по лестнице вниз стал спускаться. Навстречу
женщина мне подымалась, глазами ища нужный офис.
Целый подъезд занимают тут офисы. Разные фирмы
их арендуют. Я шаг свой ускорил и через ступеньку
вниз поскакал, как подросток, но вскоре, себе подивившись,
пыл свой умерил и стал равномерно спускаться, подумав
с грустью о детстве. Прошло оно, черт с ним, но все-таки жалко.

Солнце меня ослепило на пару секунд, когда вышел
я из подъезда, где мрачно и сыро, а уши заполнил
гул проезжавших машин, в нос ударил мне запах бензина
и выхлопные его испаренья. Блеснуло напротив
в доме высоком и мрачном стекло, отразившее солнце, -
форточку или окно открывали хозяева верно
и на мгновенье меня ослепили лучом отраженным.
Тут повернул я налево и шаг, не спеша, свой направил
вниз, к Малой Бронной. Опять эти мерзкие рожи увидел,
что промышляют обманом: дают проходящим старушкам
и старикам (молодых обмануть нынче сложно) бумажки
в виде билетов... как их... лоторейных и к группке подводят
ждущих мошенников, что начинают разыгрывать чайник
иль телевизор иль сумму приличную денег, а жертва,
ногтем стерев амальгаму на втюхнутом нагло билете,
выигрыш там обнаружив, становится втянутым в этот
розыгрыш "приза" и, дочиста все проигравши, уходит
на ослабевших ногах и не может понять: как случилось,
что все потеряны деньги? Ведь только что были и - нету!
Сколько проклятий в их адрес я слышал, угроз обратиться
с жалобой прямо в милицию, но ни по чем им угрозы.
Видно, с милицией схвачено там у них все. Отношусь к ним
я философски скорей, чем критически. Мне непонятны
люди, что так простодушно ведутся на эту уловку.
Алчность и глупость виною тому, я считаю. Быть может,
кто-то заметит, мол, часто неопытность может причиной
быть поведенья такого, что вот человек проиграл все.
Не соглашусь. Ведь достаточно ихние рожи увидеть,
тех, кто билетик сует, как вам нравственный импульс подскажет,
кто перед вами. Их души - как сточная яма, зловонны.

Не доходя до угла Малой Бронной свернул я налево
прямо в открытую дверь, потому что навстречу мне вышел
парень, что дверь придержал предо мною немного, ему я
молвил "спасибо" и сам придержал дверь, чтоб ею не хлопнуть.
Мимо вахтера прошел, доложив, что в столовую кушать,
пальцем при этом наверх указав в направленье столовой;
важно кивнул мне вахтер, мол, понятно, идите, поешьте.
Сквозь турникеты, какие в метро можно видеть, прошел я
к лифту, нажал на прозрачную кнопку, зажглась она, тут же
лифт стал спускаться, открылися дверцы, и вверх я поехал.
Лифт комфортабельный: мягко, бесшумно он едет, просторна
и хорошо залита ярким светом кабинка (не то что
лифт в моем доме), - в таком и проехать приятно. Как, все же,
много зависит от качества. Чуть ли не мировоззренье
ваше зависит от качества лифта, к примеру. Фантастиш!
Так не пора ли серьезно подумать о быте, который
больше о нас говорит, чем нам прежде, советским, казалось?
Вот и четвертый этаж: двери лифта открылись, я вышел
и пересек небольшое фойе затемненное, ручку, что форму
шара имела, рукой крутанул, дверь открыл, чуть толкнувши
ручку вперед и вошел в освещенную солнечным светом
комнату, что называлась столовой. Уютное место.
Не ресторанный комфорт, но вполне аккуратно и чисто.
Эта столовая ведомству принадлежит. Но какому -
вспомнить сейчас не могу. Мне ее показал один парень,
что был соседом по офису, - фирма его занималась
сотовой сетью, но он уж давно переехал куда-то.
Я же сюда продолжаю ходить, хотя есть еще место,
где иногда я обедаю, но там столовая хуже,
хоть и дешевле. Она министерская тоже, но сервис
старорежимный и качество пищи неважное, скажем.
Здесь же все сносно. Одно неудобно - как много народу,
так маета начинается, - очередь движется очень
медленно. Но в этот раз повезло - всего три человека
передо мною стоит. Посмотрю-ка пока телевизор,
что на буфете пестрит за спиною стоящей у стойки
юной раздатчицы пищи (как должность назвать ее лучше?).
По НТВ выступает Дибров, рядом с ним сидит некий
дядечка лет сорока и чему-то согласно кивает.
Вот бы понять еще, с чем он согласен. А, впрочем, мне по фиг.
Кстати, лет восемь назад телевизор смотреть совершенно
был не способен я. Просто его энергетика слишком
неорганичной казалась, вредящей органике жизни.
Как кислота, попадая на кожу, ее разъедает,
так телевизор влиял на меня в тот период духовный.
Нынче же мне все равно: пустота восприять неспособна.

Я заказал себе вот что: салат оливье, щи пустые,
мясо с картофелем, сок апельсиновый, пару кусочков
черного хлеба, - всего заплатил рублей сорок. Чуть больше.
Сел возле окон, где столики на одного человека
были рассчитаны, и приступил к поглощению пищи.

Вот написал "приступил к поглощению" и почему-то
армию вспомнил. Похожая есть там команда солдатам
в час, когда их приведут вечно строем, - а, помню, в учебке
и в туалет только строем ходили, - рассадят на лавки
вкруг деревянных столов, на которых железные миски
иль оловянные, ложки такие ж, бадьи, в коих жидкость
с салом, что плавает сверху кусками, потом по команде
есть разрешат. Представляете, каждый стремился побольше
сала вареного кус ухватить. Вот меняет как вкусы
армия! Все, на что раньше глядел с отвращеньем, служивый
так уплетает, что треск за ушами стоит. Я, к примеру,
очень пюре из гороха тогда полюбил, хотя прежде
в школьной столовой, когда на гарнир подавали ребятам
это пюре из гороха, мог рвотный рефлекс моментально
с первой же ложки почувствовать. А уж вареное сало
видеть не мог вообще. Интересно исследовать эту
область - еду. Ведь и через нее, как сквозь призму, увидеть
многое можно во времени, месте, культуре. По полкам
социум весь разложить. Не могу здесь не вспомнить опять же
мною любимых китайцев с их кухней изысканной, коей
несколько тысячелетий. Сравните китайскую кухню
с американской, и сразу в мозгах ваших ясность наступит:
что есть культура, и кто поучать кого право имеет.
Впрочем, китайцы народ ненавязчивый. Американцы ж,
словно подростки, кичатся собой и подчас раздражают
мировоззреньем своим подростковым и эгоцентричным.

В общем, поел я, отнес за собою тарелки на мойку,
что расположена около входа за дверью соседней;
оную надо сначала открыть, для чего одну руку
освободить, а в другой удержать все тарелки с стаканом;
это не очень удобно, и сердце слегка замирает, -
вдруг уроню или вилку иль ложку, стакан иль тарелку;
думаю, каждый примерно такое же чувство невольно
носит в душе, но никто возражать на сие неудобство
и не пытается. Я не слыхал замечаний к хозяйке
этой столовой. А в целом вполне здесь прилично, замечу
вновь для читателя. Есть, например, зубочистки, салфетки,
есть и солонки для соли и перца, а раньше бывали
хрен и горчица, - теперь уже нет, - видно все же накладно.
Или им лень закупать то, за что они денег не просят
от посетителей, а лишь для имиджа. Имидж - ничто ведь,
как в той рекламе. Особенно нам, россиянам, понятно
это ничто. Для души - это да. Но душа не у всех ведь
так широка, как хотелось бы. Вот и едим без горчицы.

Выйдя на улицу, я, не спеша, на работу направил
шаг свой и даже решил, что чуть-чуть прогуляюсь под этим
солнцем весенним. Навстречу спешили мне люди, а сзади,
из-за спины, огибали другие. И все торопились.
Я же бесцельно прошел до Тверской и обратно, приметив
пару таких же зевак, как и я, наблюдателей жизни.
Впрочем, мы так иль иначе все жизнь наблюдаем. Но надо
и на работу идти. Возвратимся же к нашим баранам.

Да, как обманчива жизнь! Разве мог я представить когда-то,
что заниматься придется мне бизнесом?! Нет, невозможно
было представить мне это! Искусство - вот то, что, казалось,
станет судьбою моею. Но жизнь повернулась иначе.
Кто виноват? И что делать? Что делать понятно, - работать.
Кто виноват - здесь сложнее. Пускай буду я. Так полезней
думать, чтоб в будущем и настоящем ошибок ненужных
не допускать. А ведь мог быть актером. Способности были.
Да и сейчас возвратиться на эту стезю мне не поздно.
Но не хочу оказаться опять в положении бляди.
Сказано сильно, и нужно тут сделать свои поясненья.
То, что искусство актера великое все же искусство,
здесь я согласен. Тому подтверждения есть. Сам я видел.
Есть и титаны средь лучших - Мих. Чехов иль вот Смоктуновский
ранний, пожалуй. У Англии есть Оливье Лоуренс.
Я бы хотел быть не меньше. Иначе нет смысла работать.
Но зачастую актерскую волю и ум, и природу,
ту игровую природу, что суть, а точней даже тайна
творчества всякого, порабощает и пользует в целях
собственных кто?.. Режиссер! Он ломает, кроит вас и режет.
Кто он такой?! Он что - Бог?! Нет, конечно. Он в лучшем варьянте -
малый талантливый, но своенравный. А в худшем - он бездарь.
Вот и представьте как серость кроит под себя вас... Ужасно!
Ну, а представьте, что вы словно Фауст в известной всем сцене
вызвали духов и с ними общались, а к вам в это время
нагло врывается Вагнер с классическим воплем: "Не верю!.."
Иль "Пересядьте на стул" иль "Заплачьте", "А здесь отвернитесь..."
Ясное дело, что духи мгновенно исчезнут и силы
будете тратить опять, чтобы вызвать их хоть на секунду,
но на беду режиссер, не имеющий часто ни такта
ни игровой, равной вашей, природы, на действие смотрит
часто извне и понятья, увы, не имеет о силе,
что вас влечет, и живое, мертвяк, убивает искусство.
Все рассыпается в прах... Но довольно о грустном. Довольно
старые раны опять бередить... Бизнесмен я и точка.
Да и к тому же на самом-то деле могло быть и хуже.
Учителей мне своих не любить, право, грех. Ведь со мною
долго возились они, хоть и выгнали из института.
Честно сказать, благодарен судьбе, что попал я учиться
в ГИТИС, а не, да простит меня Вдовина, в Щепку, к примеру.
Там бы я выгнан был с первого курса, а здесь доучился
аж до четвертого. Все-таки ГИТИС в хорошем лишь смысле
демократичен. Широкие взгляды там у педагогов.

Я поднялся на работу по лестнице, носом вдыхая
воздух чуть затхлый и с легким амбре от фекалий. Тут ночью
часто бомжи собирались, недавно же после ремонта
с кодом замок был поставлен в подъезде и вроде бы больше
здесь не ночуют бомжи, но их запах стоит и доныне.
Или мне кажется? Мнительность, может быть... Честно скажу вам,
пересмотрел отношенье свое я к бомжам после ихних
выходок скотских. Ну ладно, уж если ночуешь в подъезде,
то хоть не гадь на полу рядом с спящим товарищем, рядом
с носом своим. Ведь животные даже себе не позволят
этакой грязи... Как можно себя так разрушить, не знаю...
Впрочем, мое раздраженье поверхностно, если поглубже
в душу себе заглянуть, то там нет осужденья сим людям.
Часто бывает так, кстати, - ругаешься с кем-нибудь, матом
выразишь чувство, а ум в это время с лукавой усмешкой
пустит мыслишку: у каждого правда своя. Успокойся.
Раньше-то я ортодоксом был, нынче ж, поскольку нетвердо
в правде стою, снисходителен стал и спокойней, чем прежде.

В офисе сел на рабочее место, лениво окинув
взглядом свой стол, на котором лежали фломастеры, ручки,
веером стопка чужих резюме, средь которых искал я
главных бухгалтеров в банк, чуть правее лежали тетрадки,
в коих вел записи все деловые, пластмассовый ящик
с папками для резюме стоял с края стола возле стенки,
слева же, с края другого, стоял телефон, он же факс, и
рядом лежал дырокол, также спэплер и стопка бумажек
для срочных записей, кнопки и всякая мелочь лежали
на полированном черном столе из прессованных мелких опилок.
В банках сейчас перерыв и звонить в них бессмысленно. Можно
дальше просматривать все резюме, можно чашечку кофе
выпить, а можно и так посидеть, размышляя о чем-то,
что не относится вовсе к работе, а к чувствам, пожалуй.
То есть припомнить любимую. Все-таки в женщине радость,
если у вас все в порядке с ней. Так умиляют они нас
взглядом, движением глаз или жестом иль словом каким-то.
Что-то припомнишь, ее легкий жест, и замрешь вдруг, расплывшись
в глупой улыбке, взгляд в сторону свой отведя. "Моя радость", -
скажешь себе, а иной раз глаза повлажнеют от чувства.
Женщины ведь глуповаты как Муза, заметил Кибиров,
тут же добавив, что все же умней они нас. Я согласен.
Только не вздумайте ей это вы заявить, - оскорбится, -
что глуповатой назвали ее, хоть сравнили и с музой.
Что за крамолу пишу? Снисходительность в тоне. Откуда?
Просто-таки богохульство какое-то против природы
в образе женщины. Милая, вот становлюсь на колени,
ножки целую твои. Ты и смысл, и природа, и радость.
Поунижаюсь чуть-чуть, в этом кайф находя, после трахну, -
комплекс таких отношений есть собственно чувство мужчины.
Но не расчет здесь, а только глубокое чувство. Природа.
Все, что хорошего есть во мне, это от женщин, замечу.
Женщина есть красота. В этом смысле она нас спасает.
То есть хочу я сказать, что не в будущем только спасет нас
всех красота, а спасает и ныне и присно, ну, то есть
каждую долю секунды, что Парка прядет перед нами.
Перечитал и подумал, что, верно, меня феминистки
вмиг осадили б за все, что сказал я о женщинах выше.
И поделом. Только в скобках замечу, что счастье, девчонки,
не в равноправии, что зачастую у западных женщин
только пародия межполовых отношений. Бедняжки
борются, борются за самостийность, все больше свободы
приобретают они, отдаляясь от счастья все дальше.
Счастье не в полной свободе, а в полном слиянии с милым.
Если же это удастся вам, здесь преимуществ вы массу
вдруг обнаружите. Как откровенье для вас будет счастье.
Ну, а мужчиной окажется очень легко управлять вам...
Впрочем, не против, конечно, я всех институтов свободы,
цивилизацией сей порожденной. А лишь уточняю,
как понимаю я замысел Бога касательно женщин.
Впрочем, и это не новость. Ничто в этом мире не новость.
Все мы живем, заблуждаясь, и лучше нам так заблуждаться,
чтоб поприятнее жить. В этом смысле я только советчик.
Что феминизм, когда видишь влюбленную пару в метро ли,
в парке ли, где-то еще?.. Расплываешься просто в улыбке,
радуясь сердцем за них. Вот о чем я здесь долго толкую.

Я решил кофе попить. Не вставая со стула, нагнулся
влево, рукой потянулся к стоящему на половице
чайнику, чуть приподнял его и повернул, чтоб увидеть
есть ли вода в нем, - увидев, что есть и мне хватит на кофе,
вставил его в основание, что с подстаканником можно,
хоть и с натяжкой, сравнить, - от него шнур тянулся в розетку;
после на красную кнопку нажал указательным пальцем,
вверх поведя им, чтоб чайник включить электрический, после
снова уселся нормально на стул и задумался праздно.
Чайник слегка зашумел, нагревая водичку. Татьяна
по телефону с клиентом общалась, банан очищая;
трубку же ухом прижала к плечу, чтобы руки для чистки
освободить. За компьютером Саша печатал, чихая
так, что я вздрогнул и чуть не оглох, резюме. Юля даже
на стол журнал уронила, - она занята была чтеньем.
Юля любитель любовных романов в кричащих обложках,
что на лотках продают в переходах иль в прочьих скопленьях
всех нечистот. Она просто глотает их книжку за книжкой.
Я иногда над пристрастьем ее подтруню безобидно.
Помню, мы вскользь о японской поэзии с ней говорили.
Книжку Басе почитать у меня попросила тогда же
Юля, но я не принес, потому что всерьез не воспринял
это желанье ее. Компромат для меня ее книжки.
Как совместимы все это дерьмо на лотках с утонченным
тем же Басе? Да никак! Хотя знаю, замечу, примеры,
где наделенные вкусом и знанием люди читают
это дерьмо, чтоб отвлечься, как близким они объясняют.
Мне этот кайф непонятен. Коробит меня моментально,
с первых же строк, все, что пишут в бульварных книжонках.
Так же как кинематограф классический только способен
я воспринять, потому что воспитан был на Эйзенштейне,
Антониони, Феллини, Тарковском и прочих титанах.
Я не могу разделить удовольствие от ширпотреба.
Впрочем, у каждого есть тараканы свои в головенке.
Да и коммерцию можно с искусством, пожалуй, сегодня
соединить. Тарантино же смог. Впрочем, эта вторична
все же задача, первична, конечно, искусство оставить
после себя, а не кучу дерьма. Это тоже понятно.
Кстати, о куче дерьма... Нет, молчу, не хочу я касаться
этой затраханной мною, точней уж затрахавшей ум мой
темы печальной. Пускай все идет, как идет. Ты расслабься.

Чайник вскипел, отключился от тока, чуть щелкнув той кнопкой
красной, - в исходное кнопка вернулась свое положенье.
Чашку я взял, что на блюдечке с края стола возле стенки,
рядом с тетрадками в стопку, стояла, налил кипяточку,
чтоб всполоснуть ее, ложкой чуть-чуть помешал и
вышел из офиса вылить фигню в умывальник в уборной,
снова вернулся, протиснулся между столами, чтоб к шкафу
возле окна, чуть левее, стоящему в нише, добраться,
кофе взял банку и два куска сахара бросил я в чашку,
крышку железную ногтем открыл с банки кофе и ложку
кофе насыпал, потом, закрыв крышку, на нижнюю полку
банку, нагнувшись, поставил, вернулся к рабочему месту,
в чашку налил кипятку и уселся за стол свой рабочий.
Чашку поставив на блюдце, я ложкой размешивать сахар
стал, не касаясь боков своей чашки, чтоб было беззвучно.
После на блюдце ее положил, постучав перед этим
раз или два ребром ложки о край верхний чашки, чтоб капли
в кофе упали, взял чашку за ручку, ко рту поднес плавно
и осторожно глотнул, пригубив едва, кофе горячий.
Сбоку у чашки рисунок есть: сценка галантной эпохи:
парень, одетый в парик, в панталонах до икр, так изящно
выставил ножку, обутую в туфель с красивою пряжкой,
чуть наклонился вперед, подавая холеную руку
девушке в длинном, корсетом оформленном, платье,
с низким, волнующим глаз, декольте на груди; ее ручки
обнажены до локтя, одну ручку она кавалеру
уж подала, а в другой, чуть откинув ее, держит веер.
Может, танцуют они. Очень даже возможно. На блюдце
точно такой же рисунок есть. Очень мне нравится сценка.
Наши сотрудники чашку и блюдце на день мой рожденья
мне подарили. Я просто в восторге был. Классный подарок.
Только вот я одного не могу уяснить: из какого состава
чашка и блюдце, но явно, что не из стекла иль пластмасса.

Вот уж четырнадцать ровно часов: перерывы во многих
банках закончились, надо мне несколько сделать звоночков,
чтобы узнать результаты работы своей: может кто-то
принят уже на работу из наших клиентов и надо
их отложить договор и анкету в ту папку, в которой
трудоустроенных стопка лежит. Вот такие заботы.
Так как подумать, на что жизнь уходит, какие заботы
голову мне забивают, то чокнуться можно от мысли,
как жизнь бездарно проходит. Однако с ума не сошел я.
В чем же тут дело? В надежде. Питаю надежду пока что
на измененья какие-то в жизни. Любовь ожидаю.
Да, ожидаю любовь, как ни странно и как не постыдно
в этом признаться. А если лишить меня этой надежды -
я разобью и компьютер, и факс головою, пожалуй.
Степень отчаянья трудно измерить, когда станет ясно,
что все попытки себя сохранить для великого чувства
были напрасны. А ведь уже ясно. Но брезжит надежда.
Вот, говорят, тормоза отказали у парня, в запое
он пятый день и конца его пьянкам не видно. А может,
степень отчаянья просто достигла того беспредела,
после которого в смерть открывается дверь, так пускай уж
пьет беспробудно, пока себя не уничтожит морально.
Впрочем, во всем полагаться на волю и разум совет мой.
Стоит подумать, когда тебе плохо, о том, как злорадно
будут враги о тебе говорить, мол, сломался парнишка.
"Дулю вам с маком. Сосите вы мой указательный палец", -
вот что скажи им и делай то дело, к которому призван.
Пусть они делают вид, что тебя нет в природе, - упорством
и независимым нравом, а, главное, силой таланта
преодолей этот заговор наглый молчанья, и время
сделает так, что не будет в природе врагов твоих, ты же
будешь, подобно горе, возвышаться в глазах у потомков.
Даже и лучше, что держишься ты в стороне от тусовки
литературной, поверь, там ничтожества всем заправляют.
Все величают друг друга великими, стихотворенья
два или три кто напишет, уже обивает пороги
разных изданий, а в собственном круге таких же ничтожеств
курит себе фимиам; чужаку же впиваются в глотку.
Внешне же часто они некрасивы, неряшливы, ногти
часто от грязи черны, голова как репейник, как пакля
волосы их и разит перегаром порою от них же.
Их раздражает талант, лишь бездарность находит поддержку.
Да и понятно оно: грязь прилипчива к грязи такой же.
Вот что обидно: когда попадается в сети к сим людям
редкий талант, что безвольно, а может по глупости юной
их принимает игру и тем самым себя разрушает
до основанья и гибнет, несчастный, во цвете таланта.
Вспомнить того же Рубцова. Стихи его, как акварельки,
свежестью дышат. Пейзажная лирика великолепна.
Но на беду свою в Литинституте черт дернул учиться.
Впрочем, учиться всегда хорошо. Пить до чертиков - плохо.
Скажут, что я свысока отзываюсь о цехе поэтов.
Не соглашусь. Потому что я их понимаю прекрасно.
Волчий оскал всякой серости на появленье таланта
очень мне даже понятен. Цена заблужденья большая
у литератора: целая жизнь. Как сказать себе: парень,
все, что писал ты - дерьмо. И родился ты, в общем, напрасно.
Нет, пожалеть надо нашего брата. Профессия - ужас.
Кажется, в юности ты, начиная писать, понимаешь
больше о жизни и творчестве, чем в свои зрелые годы.
Что-то уходит с годами, привычка ж писать остается.
И начинается шизофрения: все пишешь и пишешь,
и ощущенье такое, что мимо все, мимо и мимо.
Что-то ты главное пробуешь все ухватить, но не можешь
хоть расшибись. Километры накрутишь ты текста, покуда
что-то цепляешь действительно важное из своей жизни.
Это потом и останется главным во всем, что ты сделал.

Банки легко обзвонив, пообщавшись с их службами кадров,
я поглядел на часы: полчетвертого. Скоро домой уж.
Я до пяти. С десяти до пяти на работе. Надеюсь,
если удастся из кризиса выбраться вместе с страною,
то есть когда зарабатывать буду побольше, то стану
меньше сидеть на работе на час, чтобы времени больше
тратить на личную жизнь и искусство. На то, что важнее.
Выйду-ка я прогуляюсь по этой погоде за банкой
"Колы" иль "Пепси". ( Рекламная пауза, милый читатель).
Кстати, рекламные ролики. Есть неплохие, однако.
Рядом с искусством пока все еще, но уже очень близко
кто-то подходит. А можно ли сделать рекламу искусством?
Теоретически да. А практически что-то не видно.
Что-то мешает. Но что? Может, цель слишком утилитарна?
Но ведь голландцы писали свои натюрморты в угоду
публике, а между тем это стало искусством. Так в чем же
дело тогда? Подозренье такое, что нет осознанья
собственной, я бы сказал, полноценности в мире искусства.
Хоть и проводятся с помпой уже фестивали рекламы,
но ихний пафос от комплекса неполноценности больше.

Как хорошо по весне прогуляться по улицам нашей
шумной столицы. Как тянет на праздные мысли. Томленье
бродит в крови, и на девушек смотришь с ожившим вниманьем.
Мельком оценишь фигуру, в глаза ей посмотришь, чуть дольше
взгляд задержав, чем обычно, - невинное, в общем, занятье.
В женщине главное - что? Все ответят по-разному. Я же
думаю - взгляд. А потом уж фигура. Глаза молодые
и в пятьдесят лет бывают у женщин. Такие волнуют
больше мужчин, чем пустые глаза при хорошей фигуре
девушки лет двадцати. Ну, а если ей двадцать и глазки
с мягким и бархатным блеском, то сердце от этого взгляда
вдруг излучает по телу тепло, и ты просто кайфуешь.

Я в переходе подземном купил минеральной бутылку,
тут же открыл ее и, сделав пару глотков, между пальцев
горлышко вставив, пошел, чуть качая рукою с бутылкой.
С этой беспечной, вальяжной походкой я в офис вернулся.
В офисе спорили Саша и Юля по поводу банка,
что, как я понял, заказ сделал нам на подбор персонала.
Кто с этим банком когда-то работал, - вот смысл был их спора.
Юля клялась, что туда подбирала валютных кассиров
год или даже уже полтора назад. Саша же клялся,
что еще до появления Юли на этой работе,
то есть еще года два назад, он с этим банком работал.
Спорили, спорили и в результате вдруг оба от банка
этого вмиг отказались, мол, принцип им важен, не деньги.
Тане тогда предложили заняться заказом, но Таня
им отвечала: ваш банк, разбирайтесь, кто будет работать
сами, а я без того занята. Мне тогда предложили.
Но отказался и я, мотивируя тем, что загружен
тоже по горло и стал уговаривать Юлю иль Сашу
бросить дурачиться и взять кому-то из них поскорее
этот заказ. Наконец уболтать удалося мне Юлю.

Только хотел я печатать одно резюме на главбуха,
как дверь открылась, и в офис Аркадий вошел, однокурсник
мой, что с утра мне звонил, обещая подъехать по делу.
Дело его состояло из просьбы: помочь к его песне
текст дописать. У него же всего три строки получились.
Я был настроен скептически, но, чтоб его не обидеть,
взялся помочь, говоря, что его может текст не устроить
мой, потому что законы эстрады мне мало понятны.
То есть, понятны они, даже их сформулировать можно,
ибо и там образцы есть свои, но я тяжеловесен
буду для них. Впрочем, это уже не сказал я, - подумал.
Петь на эстраде задумал Аркадий, - с чего вдруг, не знаю.
Вроде учился он на режиссера театра, во ВГИКе
на режиссера кино обучался. И хоть не закончил
он до конца обученье ни в ГИТИСе, ни позже в ВГИКе,
но был способным студентом и мог стать вполне режиссером.
В ГИТИСе выгнан он был со второго иль третьего курса
за аморалку. История на мелодраму похожа.
Впрочем, с какого угла посмотреть. А исторья такая:
трахаться негде ему было с девушкой, тоже студенткой
нашего курса, поскольку по два или три человека
жили в общаге в одной комнатушке, и редко случалось,
что кто-то комнату сам занимал, не имея соседей.
Вот и ходил ночевать наш Аркадий к подруге, где жили
кроме нее еще девушки две, однокурсницы наши.
Тихо за шкафчиком ночью они на скрипучей кровати
в радость себе занимались любовью, но девушкам это
стало уж слишком вредить, так что те возражали приходам
на ночь Аркадия, что и понятно, друзья, согласитесь.
Но и Аркадий и дама его уговорам не вняли,
а лишь смеялись, и стал тот конфликт разрастаться сильнее.
Так что однажды две девушки с жалобой прямо к декану
путь свой направили. Тот, возмутившись, к себе на беседу
вызвал Аркашу и даму его. Что же дальше случилось?
Трудно в деталях мне вспомнить. Лишь помню, что вел себя глупо
в этой беседе с деканом Аркадий и даже к шантажу
вроде прибегнул, мол, есть "голубые" среди педагогов
на факультете ( а надо заметить, что время-то было
строгое все еще, лишь "перестройка" была Горбачева)
и коль его исключат, то молчать он не будет и факты
в органы внутренних дел предоставит о сей аморалке.
В общем, декан рассердился ужасно, он сам, полагаю,
не собирался Аркашу отчислить за трахи в общаге,
лишь пожурить, постращать, отпустив его с миром, но наглость
и подловатость студента его возмутила безмерно,
и сей конфликт получил продолженье на новом этапе.
Помню, все курсом собрались мы, все педагоги,
мастер пришел обсуждать поведенье сей парочки сладкой.
Все понимали, в какое неловкое влезли занятье,
но было жалко Аркашу и даму его, всем хотелось
выстроить так разговор, чтоб их не исключили из вуза.
Снова напортил Аркадий все. Он заявил, что невинен,
а виновата во все его дама, она затащила
бедного парня в кровать, потому пусть ее исключают.
Он же к тому ж импотент. Если нужно, достанет и справки.
В общем, все только махнули рукой. Педагоги решили:
девушка пусть остается, Аркадий же будет отчислен
за аморалку. Такая история. Я же с Аркашей
хоть и не дружен был, но был приятелем, вот и доныне
пересекаемся мы иногда по причинам различным.
Есть обаяние в нем и какая-то детская кротость,
так что он мне симпатичен, хотя и не так чистоплотен
в нравственном смысле, как мне и хотелось бы. Помню, я в шоке
был иногда от его поведенья, но ныне, когда уж
не удивляюсь почти ничему, иронично спокойно
воспринимаю его завихрения и уклоняюсь
от предложений, идущих вразрез с моим жизненным кредо.

Хочется мне и о даме его рассказать вам. Тогда уж
имя ей дам. Ну, пускай будет Катя, к примеру. В начале
курса второго она к нам попала из города... впрочем,
город назвать не хочу, из сибирского города, в общем,
где в Театральном училище числилась. Помню картинку:
только вошла она в класс, где сидели студенты, общаясь
после каникул друг с другом с особым настроем, как взгляды
все на нее устремились, поскольку она опоздала
(что с ней в последствии будет особенно часто). Когда же
низким грудным она голосом четко спросила, туда ли,
мол, заглянула она, все студенты решили: "Ну, вот же
и героиня на курсе теперь у нас есть". Не хватало
нам героини как раз, чтоб играть хоть Островского, скажем.
После любовь у нее закрутилась с Аркашей, но было
в их отношениях что-то надрывное, трещина в чувствах.
Думаю, это случается в парах, где оба партнера
знают о фактах неверности в сексе своей половины.
Или, что чаще бывает у женщин, любимый мужчина
кажется им не таким уж талантливым, умным, как прежде.
С Катей дружил я. Влюблен в нее не был. Хотя вспоминаю
что-то похожее на увлечение было. Но все же
дама другая мне сердце разбила, и мне не до Кати
было в то время. А Катя однажды мне даже призналась,
что влюблена в меня. Это случилось ужасно забавно.
Шли мы однажды с ней вечером после занятий в общагу.
Вспомнили детство. Я стал ей рассказывать как в пятом классе
в пионерлагере летом играли мы после обеда
в спальне, где мальчики были одни, вместо тихого часа,
кто больше пукнет. Такую игру мы придумали сами.
Всех побеждал постоянно один толстый парень. Я очень
злился и жутко завидовал, что не могу даже в тройку
этих... призеров войти. Раз четвертое место я занял,
очень был счастлив и горд. Но однажды вошла в нашу спальню
Алла, вожатая наша, - ей было тогда восемнадцать,
я был влюблен в нее тайно, - и, носик поморщив, сказала:
"Мальчики, что у вас запах такой?.. Вы хоть окна откройте..."
Все рассмеялись, она, не поняв от чего все смеются,
только плечами пожала и окна открыла сама нам.
Я же тогда рассердился и, всех обозвав пердунами,
стал возражать против этой игры, и она постепенно
как-то скатилась на нет. Перестали играть постепенно.
Так красота победила дурные наклонности наши.
Катя смеялась, когда ей рассказывал я этот случай,
после внимательно так на меня посмотрела и тихо
мне заявила: "Я просто влюбилась в тебя после этой
детской истории... Правда... Серьезно... Такой ты забавный..."
Я удивился тогда. До чего же загадочны дамы!
Путь к их сердцам так причудлив. Вы можете быть суперменом,
быть соблазнителем как Казанова, но это не значит,
что завладеете сердцем вы женщины; телом, быть может,
да, но душою гораздо сложнее, поверьте. Душою
тот завладеет, кто сам простодушье проявит вначале.
Или Бог весть что... Не знаю... Загадочны женщины, право...

Вышли с Аркашей на улицу мы и направились, после
кратких раздумий, куда нам пойти побродить сейчас, чтобы
ноги размять, на пруды Патриарши, где сев на скамейку,
заговорили о деле. Точнее Аркадий мне начал
планы свои излагать и все то, что хотел от меня он.
Текст написать - это раз, а потом режиссером стать клипа.
Я согласился. Потом мы еще поболтали о разном,
я рассказал ему новости об однокурсниках, после
мы с ним обратно пошли, ибо мне на работу вернуться
нужно еще до пяти. Проходя через рельсы трамвая
возле прудов Патриарших, мы вспомнили о Берлиозе
и, оглядевшись с опаской вокруг, перешли эти рельсы.
Надо заметить, что после прочтения этого места
в книге Булгакова, стал я с особым вниманием рельсы
пересекать, что в Москве попадаются часто, тем паче
жил я на Рижской, где ходят трамваи. Вот сила искусства.
Случай простой оно делает мифом, что всем интересен.
Да и сам случай ведь выдуман, но матерьяльней с годами
он все становится, как бы собой доказав ту идею,
что мысль первична и плотью потом обрастает, и значит
прав и Платон и пророки, и есть у природы Создатель.

В офис вернувшись, я сел резюме поскорей напечатать,
чтобы отправить сегодня же в банк и, возможно, дождаться
сразу ответа. Тут в офис вошел посетитель, мужчина
под пятьдесят. Он сказал, что звонил, и его пригласили
просто заполнить анкету и если появится место
в банке, ему подходящее, то позвонят ему. Юля
сразу анкету дала и потом принялась с ним общаться.
Он был совсем не похож на сотрудника банка, поскольку
грязно и бедно одет, с бородой и лицом недовольным.
Видно, что был удручен положеньем своим и сердился
то ль на себя, то ль на нас. Краем уха я слушал беседу
Юли с ним и встрепенулся, когда он сказал, что писатель,
в Литинституте учился, работал в различных журналах,
связи с печатными СМИ он имеет и вот предлагает
опыт свой банкам, желая работать в рекламном отделе.
Я удержаться не смог от общения с ним и поведал,
что сам учился два года лишь в Литинституте и бросил,
смысла не видя в учебе отчасти, отчасти от лени
и недостатка свободного времени, но мне приятно
встретить писателя. Он оживился, спросил, у кого я
в Литинституте учился, в каких это было годах, и,
выслушав те же вопросы уже от меня, отвечать стал.
Он называл мне фамилии тех, у кого он учился,
мне было стыдно, что я их не знал, потому что советский
плохо период я знаю, точнее все то, что мне близко
в этой эпохе за рамки ее выходило, конечно.
Те же, что преподавали в то время, а это начало
семидесятых, вполне респектабельны были, но нынче
их не читают совсем или мало, поскольку в эпохе
прошлой остались они. Я такое сказать не решился
гостю, поскольку не к месту бы было, да мало ли что я
думаю о той эпохе, важнее, что вот предо мною
тоже писатель и, как все писатели, собственной шкурой
знает, что это за труд и какая шиза это дело.
Мне захотелось помочь ему. Вспомнил о старом заказе
из небольшого стабильного банка как раз на такого
специалиста по связям со СМИ и, оставив компьютер,
начал в тетрадках своих телефоны искать того банка,
вскоре нашел, позвонил туда и, убедившись, что место
это вакантно, отправил туда ободренного гостя,
прежде оформив по правилам с ним договор об оплате
наших услуг, если фирма устроит его на работу.
После опять за компьютер уселся, печатать продолжив.

Я торопился, поскольку без четверти пять уже было
и день рабочий к концу приближался. Когда же спешишь ты,
то обязательно делаешь больше ошибок, рукою
нервной не те нажимая значки на панели, стирая
их и печатая дальше, порой чертыхаясь невольно.
Ерзал на стуле я от неудобства: компьютер так плотно
к стенке приставлен был боком, что стул, упираяся ножкой
в стенку вплотную, не мог все ж сравняться с экраном, поскольку
был чуть правее компьютера, и приходилось на левый
край все тесниться седалища, спину левей выгибая.
Чуть закололо в боку, но менять своей позы не стал я.
Есть у меня свои бзики. Что я не могу на работу
так опоздать, уж сказал. Но еще неприятней с работы
позже уйти хоть на десять минут, - настроенье надолго
портится вдруг у меня и мне жалко минут этих лишних.
Хоть, если здраво подумать, ну что мне спешить, если дома
нет никого, впереди же еще целый вечер? Не знаю...
Бзик, да и только. Пожалуй, тут психоанализ помог бы.
Видимо, все оттого, что в моем подсознанье работа
та, что веду, не является значимым чем-то и время
жаль убивать на нее, лишь желанье себя обеспечить
деньгами мной управляет, и распределяю я силы
ровно на время работы, а после в момент выключаюсь,
чтобы скорее вернуться в другой мир, что более значим.

Таня ушла уж с работы, и Юля уже собиралась,
Саша кроссворд все разгадывал: ручкой порою макушку
или висок почесав, что-то вписывал в столбики, снова
ручкой макушку чесал, устремлял в потолок взгляд, блуждая
взглядом невидящим там, рот при этом чуть-чуть открывался.
Юля ушла, попрощавшись; я тоже закончил работу,
текст резюме, сохранив в базе данных, пустил через принтер
и отпечатанный лист поскорее по факсу отправил;
после накинул пальто и взглянул на часы: две минуты
переработал. Ну ладно. "Пока", - сказал Саше и вышел.

Выйдя на улицу после работы, вдохнув полной грудью
воздух, хотя загрязненный, но все же весенний, окинув
взглядом кругом, я пошел, не спеша, в направленье привычном
мимо палаток торговых по левую руку, желая
лишь одного: так идти, как иду, наслаждаясь моментом.
Тени ложились от зданий до самой средины проезжей
части, но там, где я шел, было солнечно и ощущалось
левой щекою моею тепло от вечернего солнца.
Мимо афиш театральных пройдя, прочитав в сотый раз уж
репертуар Моссовета театра, зевнул безразлично.
Впрочем, глухая во мне неприязнь шевельнулась к театру.
В целом театры пошлы, и ходить в них не стоит, конечно,
чтоб не плеваться потом и не быть удрученным сознаньем,
что режиссер и актеры тебя низвели до плебея.
Если же дух, что возвышенный строй придает твоим мыслям,
напрочь иссяк, и осталась лишь память о чувствах прекрасных,
то избегай злачных мест, - а таким злачным местом считаю
я и театр, - ты тем паче, чтоб не засорять свою душу.
Ибо когда был ты в Духе, то Дух очищал твою душу
быстро от скверны, он просто ее не впускал, а теперь же
нужно усилие сделать, чтоб вытрясти хлам вдруг попавший
в душу твою, что давно опустела от горнего чувства.
Вот прочитал, мой читатель, что выше тебе изложил я
и испугался того, что сказал. Поступай сам как знаешь.
Кто я, чтоб лезть со своими советами? Просто болтаю
я, как и все. Так не делай же выводов ты скоротечных.
Тот же, кто знает, о чем я, уж понял меня с полуслова.

В пробке стояли машины. Один самый нервный водитель
громко сигналил, пока не завел остальных вкруг стоящих.
Все беспорядочно вдруг засигналили, так что прибавил
шагу я, чтобы быстрее пройти злополучное место.
Вот оно что: перекрыла дорогу милиция, видно,
кто-то сейчас из правительства должен с эскортом проехать.
Мимо метро я прошел, не желая спускаться под землю,
вправо свернул и пошел по Тверской, наблюдая беспечно
жизнь, что кишела вокруг. Впрочем, взгляд мой блуждал очень часто
по верхотуре домов, расположенных через дорогу:
архитектура во мне интерес вызывала, а также
новый декор обновившихся зданий различных проспекта.
Повеселели дома, что солдаты, сменившие форму
на выходные гражданские платья любого фасону:
вкус не у всех, но у всех есть желание нравиться дамам.
Все-таки жизнь изменилась порядком за эти лет десять
или двенадцать, что я здесь тусуюсь в Москве, - подтвержденьем
служит наглядным сам облик Москвы. Он, конечно, стал лучше.
Лучше ли, хуже ли, но он другой и, причем, совершенно.
Есть, например, дорогие для сердца места, что в упадок
и обнищанье пришли за последние годы, поскольку
денег на их нет ремонт. Здесь уже государство, конечно,
руку должно приложить, а оно у нас нищее нынче.
Там же, где есть интерес у дельца, там все нынче в ажуре.

Так и до "Пушкинской" плавно дошел, но спускаться под землю
не захотелось опять, и решил к "Театральной" пройтись я.
Очень уж хочется мне прогуляться по этой погоде.
Помню, как был я студентом, гулял очень часто весною
от общежития до института, а также обратно.
Это, чтоб было вам ясно, примерно от станции "Рижской",
где находилась общага, почти до "Арбатской". Прилично.
Времени было не жалко. Мечты и фантазии грели.
Нынче ж в мозгах отрезвление и реализм мое кредо.
Взгляд стал цепляться за мир матерьяльный, и стих я наполнил
тем, что когда-то считал малозначимым, даже презренным.
Воля художника возобладала над тем Абсолютом,
что мне открылся однажды и долго мешал продираться
к правде все дальше и дальше, ведь память о горнем осталась,
хоть отошла постепенно, как остров, покинутый мною
не по желанию, а по стеченью законов природы,
ибо как реки текут и не могут стоять, так и людям
должно меняться и нужно художнику помнить об этом.

Чтоб перейти на ту сторону, все же пришлось мне под землю
хоть ненадолго спуститься, идти мимо разных ларечков
и театральных афиш, сквозь толпу пробираться порою;
панки стояли у входа в метро небольшой такой группкой
и, издавая короткие резкие вопли, махали
сильно руками, - общались, должно быть, так чуть диковато.
Девушку я заприметил средь них, что в оборванных джинсах,
грязной футболке, курила бычок и на землю плевала.
Стало мне жалко ее: ну зачем так уродовать, детка,
внешность свою, да и душу столь юную, что уподобить
можно бутону цветка, что еще не раскрылся!.. Бедняжка!
Так не узнает, зачем родилась... Я припомнил вдруг сцену,
нет, не тогда, а сейчас, когда это пишу, из последней
кинокартины Феллини, где парень в огромном ангаре,
что приспособили под дискотеку, девчонкам отвязным,
очень вульгарно одетым, накрашенным также вульгарно,
мерить дает одну туфельку некой прелестной особы,
видимо, эту особу желая найти поскорее, -
явный намек на историю Золушки, - и у Феллини
туфелька всем вдруг подходит, всем девушкам без исключенья.
Так поэтично Феллини относится к женской природе.
В женщине есть глубина, божество она, только мужчина
должен все это открыть в ней, иначе талант сей под спудом
тихо умрет, коль не будет востребован жизнью с мужчиной.

Я пошел дальше вдоль ряда витрин застекленных, подземный
вел переход к галерее "Актер". В освещенных витринах
всякая мелочь мелькала: кассеты, духи, из одежды
аксессуары, мужская и женская обувь, ряд сумок
и портмоне, головные уборы и что-то еще там.
Люди теснились у ряда витрин, в основном лишь глазея.
Но большинство проходило привычной дорогою мимо.
Слева сидели, услуги свои предлагая, гадалки
и предсказатели всякого рода. За ними, чуть ближе
к выходу из перехода, лотки расположены были
возле стены, на которых лежали различного рода
порножурналы. Мужчина склонился над девой с обложки.

Я, наконец, по ступенькам поднялся наружу, где светом
солнца вечернего залит был город. Гудели машины.
"Скорая помощь" включила сигнал свой, мигалку, пытаясь
прямо по центру шоссе через пробку протиснуться быстро;
бабушка у галереи "Актер" продавала букетик
ландышей. "Новые русские" припарковались на джипе.
Два иностранца с вальяжной походкой окрест озирались.
Девушка очень красивая, бедрами плавно качая,
шла и ловила липучие взгляды мужчин и завистниц.
Нищий старик, чуть слюнявя разбитые пальцы, подмышкой
шляпу зажав, пересчитывал мятые деньги у входа
в универсам "Елисеевский", - он собирал подаянье.
Урна стояла, на ящик почтовый похожа немного,
с надписью по сторонам "Соблюдай частоту", буква А же
в слове втором перечеркнута кем-то была аккуратно
и буква И сверху вписана, так что уже получалось,
как "Соблюдай чистоту". Оказалось, что это реклама
радиостанции. Я же не сразу о том догадался
( урны такие стоят вдоль Тверской всей уж около года)
и "Соблюдай частоту" понимал как игривую шутку
на сексуальную тему. Поэтому, глядя на надпись,
лишь улыбался и думал о радостях жизни с любимой.
Ира бы точно заметила, что я на жизнь смотрю только
через одно и мозги примитивны мои, к сожаленью.
Ряд дорогих магазинов с красивой и модной одеждой,
обувью также шикарной прошел я, окинув все взглядом,
думая, что хорошо бы на лето купить себе туфли
легкие и дорогие, поскольку в мужчине важнее
обувь, чем, скажем, пиджак, потому-то об обуви прежде
нужно подумать на лето, а после, коль денежки будут,
что-то еще прикупить, но сначала купить себе туфли.
За остекленными окнами, что для прохожих витриной
также служили, сидели в кафе "У Филиппова" люди
и ели яства, что прежде они заказали. Кафешка
эта открылась недавно и люди со средним достатком
там тусовались, как правило. Женщина у перехода
среднего возраста с рук торговала "Еврейской газетой".
Часто она здесь стоит, я уже ее внешность запомнил.
Встретились мы с ней глазами, мне вспомнилась строчка из зрелой
Анны Ахматовой: "встретил Иаков Рахиль на дороге..."
В книжный зайти что ль?.. Да ладно... Недавно там был и новинок
вряд ли прибавилось. Помню, хотел там купить Гумилева,
но как увидел, что он в одной серии с Е. Евтушенко,
тут же раздумал, - вино мы с водою мешать не привыкли.
Парень и девушка шли мне навстречу, обнявши друг друга, -
парень ей руку на шею закинул, она своей ручкой
талию друга обвила. О чем-то они ворковали.
Как все похожи влюбленные!.. Голубь спикировал. Значит,
памятник где-то поблизости. Любят они их обгадить.
Вот вам метафора: голубь как символ Сошедшего Духа,
памятник - символ людского тщеславья, тщеты, заблужденья.
Голубь обгадивший памятник... Собственно, все уж понятно.
Впрочем, шучу я. Чеченца два с гордо поднятым забралом
мимо прошли. Дети гор еще плохо въезжают, что можно
им боевой свой задор уж сменить на цивильную мягкость.
Вряд ли сейчас на Тверской кто-то целится в них из обреза.

Солнце ушло за дома, тень накинула полог на город.
Окна высотных домов лишь блестели вверху, отражая
солнечный свет. Долгорукий все также показывал место,
где заложён будет город, все также уверенно сидя
с гордой осанкой и выкинув руку вперед, растопырив
всю пятерню, на коне, бьющим землю копытом, как будто
тоже давал конь понять, что лишь здесь Третий Рим мы построим.
Памятник пафосный, но композиция в нем гармонична.
Под пьедесталом ребенок как будто на ватных ножонках,
лет четырех, семенил то туда то сюда, заливаяся смехом, -
мама пыталась поймать его и не могла, - поддавалась
мальчику, с ним так играя. Над ухом, едва не коснувшись,
голубь спикировал вниз. Ну, совсем ничего не боятся!
Наглость какая... Так скоро, как в фильме Хичкока, угроза
будет от птиц. Чуть без глаза меня не оставил, зараза.

Спуск по Тверской становился заметно и резко покатым,
так что, шагая, пружинить уже начинают коленки.
Вид открывается аж до Кремля: красота, да и только.
Нравится мне это место в Москве. Да и многим, наверно.
Клумбы с зеленой рассадой: кустами, деревьями ростом
с метр-полтора, может, больше, стояли на всем протяженье
улицы возле бордюра. Я силился вспомнить названье
неких деревьев, что мне вдруг напомнили детство, поскольку,
помню, такие ж росли в палисаднике дядьки Ивана.
Помню я даже их запах и вкус, потому что ведь в детстве
в рот все суешь, и запомнился горький и чуточку терпкий
вкус мелких листьев, похожих скорей на иголки, какие
можно на ели увидеть, но только значительно мягче.
Нет, уж не вспомню названье... А жаль... Как обидно, однако,
что кругозор так мой узок. Была бы хотя бы возможность
в энциклопедию, скажем, домой возвратясь, заглянуть, но
энциклопедии нет, как и многих вещей, о которых
только мечтаю порой, потому, как и дома-то нету
у никому неизвестного автора. Впрочем, Иисусу
негде главу преклонить было просто, чего же нам, грешным,
требовать большего, чем наш Спаситель себе мог позволить.

У ресторана, названье которого вспомнить не в силах,
пара швейцаров стояла с холеными лицами, в скуке
чуть туповато вокруг озираясь. Я не был ни разу
в сем ресторане, поскольку он слишком помпезный и нет в нем
некой изюминки. Видимо, этим хозяева тоже
были его озабочены и постоянно меняли
облик наружный его и искали какую-то фишку,
чтобы завлечь посетителей. Нынче японскую кухню
всем предлагали отведать и, в частности, суши, конечно.
Суши, саке, что к столу подается горячим, морские
травы и прочие вкусности моря, приправы для риса -
все это очень люблю я, но нужно найти ресторанчик,
где это вкусно готовят. Мы с Ирой один такой знаем.
Кажется, "Фудзи" названье его. Интерьер там приятный.

У телеграфа стояли девицы: они на работу
только выходят и к ночи займут всю Тверскую. Куда-то
то исчезают они, проститутки, на месяц иль больше,
то появляются вновь и кучкуются стайками к ночи
от Маяковки и до "Метрополя". Сейчас тот период,
видно, у них, когда вожжи милиция чуть отпустила.

Памятник Чехову вот в Камергерском проезде недавно
( видно к 100-летию МХАТа) поставлен был. Чехов в нелепой
позе какой-то: то ль он испугался чего-то, а то ли
просто живот заболел, и колени чуть-чуть подогнулись.
Или, быть может, чего-то не понял я, не разглядел вдруг.
Мельком ведь я оглядел этот памятник, походя только.
Ясно одно: нестандартным хотел сделать памятник скульптор,
хоть и классичным по форме. Похоже, что цели добился.
Вот средь толпы проходящей стоит, улыбается встречным
парень со сдвигом в мозгах. Предлагает прохожим услуги
в качестве, видно, фотографа, так как обвешан как сзади
так и с лица аппаратами старыми типа "Зенита",
"Смены" и прочими - я уж названия их и не помню.
Людям навстречу то руку протянет, пытаясь вниманье
их на себе сконцентрировать, фразы при этом бросая
очень нелепые, то перед носом как вкопанный станет
у проходящего, так что шарахнется тот ненароком;
дамочки даже визжат иногда. Вот такой сумасшедший.
Я уже знаю его. Не впервой здесь встречаю. Однажды
он обратился ко мне: "Ярослав свет Израилич, можно
вас на минутку?.." Я, помню, слегка испугался, поскольку
очень уж резко рванулся навстречу он, после смеялся,
припоминая, как он обратился ко мне. Прости, Боже!
"Что же сегодня он скажет?" - вот мысль, что меня посетила.
Был сумасшедший в разорванной куртке и кедах, в фуражке,
что козыречком глядела назад, - молодежно-модняцкий,
в общем, прикид, так что сразу не въедешь, что парень с приветом.
"Эй, подождите, вы, девственник башни Пизанской. Постойте", -
так в этот раз обратился ко мне он. Я шагу прибавил
прочь от него, засмеявшись чуть нервно, пожалуй. Бедняга.
Сзади раздались вдруг крик и ругательства. Я оглянулся:
два молодых человека с девчонкою с явной издевкой
психу, должно быть, ответили что-то, когда обратился
он к ним в обычной манере и тем рассердили беднягу,
так что проклятия слал тот. Ребята в долгу не остались.
Но скоротечна была перепалка. В толпе затерялся
парень с приветом. Должно быть мгновенно он переключился
на проходящий поблизости новый объект. А ребята,
что с ним ругались, еще бормотали ругательства, ловко
скрывши досаду под маской насмешек. Виновны ведь сами,
что распалили себя. Впрочем, им это даже по кайфу.
Два "голубых" мне попались навстречу, когда в переходе
я оказался подземном. Как все же по еле заметным
признакам их отличаешь от прочих: в одежде, в движеньях
своеобразие есть. А один так глазами стрельнул мне.
Я улыбнулся ему: оценил, мол, кокетство, приятель.
Свет в переходе поземном был чуть тускловатым. Направо
комплекс торговый недавно открытый светился нарядно;
он расположен практически весь под землею и много
там магазинчиков разных, кафе и поэтому люди
даже не ради покупки, а так, поглазеть на красоты
жизни изысканной ходят туда, чтоб немножко развлечься.
Все там блестит, чистота и красивые вещи, фонтанчик
мягко шумит, зеркала, в общем, все навороты дизайна
нового времени. Думаю, люди себя ощущают
в этом пространстве изысканней тоже, хотя бы наружно.
Прямо по курсу, у самого выхода из перехода,
группа студентов "консервы" ( так мы называли когда-то
консерваторию в ГИТИСе) Моцарта хит исполняла
на инструментах различных. Конечно, "Волшебная флейта"!
Несколько девушек, пара влюбленных, стареющий немец,
дама с ребенком и кто-то еще полукругом стояли,
слушая музыку. Черный футляр из-под скрипки открытый
перед квинтетом лежал на полу и покрыто деньгами
дно его было. Цветы продавали, на лестнице стоя,
женщины две пожилых. Прислонившись спиною к перилам,
в банках они жестяных, что держали в руках, прижимая
их к животам, выставляли цветы полевые в надежде,
что покупатель найдется. Действительно, много народу
было на площади, крыше "Охотного ряда", местечка,
что полюбилось уже москвичам. Вот тебе Церетели!

Прямо на улице пара бильярдных столов возле входа
в здание, где ресторан был, стояла, и парни катали
кием шары: раздавались щелчки и удары о бортик.
Парень на роликах мимо пронесся: широкие джинсы
сильно свисали в мотне, так что даже, казалось, сместился
в теле центр тяжести и перешел где-то в область коленок.
Это модняцкий прикид тех тинэйджеров, что на скейтбортах
или на роликах лихо гоняют по улицам нашим.
Девушки пиво из горлышка пили, с ребятами стоя,
и хохотали над чем-то. Колечко в носу у одной я заметил.
Пахло чуть-чуть туалетом: тут рядом, похожие внешне
на телефонные будки, стояли рядком туалеты.
Памятник Жукову: словно из детства привет: на лошадке
воин, каких из пластмасса имел я штампованных кучу:
лошадь как будто бежит, а как будто и нет, - непонятно;
хвост оттопырен трубой. Словно кол проглотил сидит воин.
Бывший музей В. И. Ленина. Здесь радикалы фашисты
и коммунисты тусуются. Книжки свои предлагают.
Вид у них жалкий и вовсе не страшный, скорее забитый.
Спорят они о политике, чуть ли не до мордобоя
спорят порой меж собой, ненавидят же Ельцина сильно.

Вспомнил свою комсомольскую юность. Комсоргом был в классе.
Как меня выбрали? Черт его знает. Ведь был разгильдяем.
Впрочем, по крупному счету я верил во все это дело
и потому был достаточно правильным. В армии тоже
на пограничной заставе я был заместитель комсорга.
Библиотекой заведовал, ключ от нее находился
лишь у меня и начальника нашей заставы. Читал там
все что ни попадя: от "Капитала" до "Трех мушкетеров".
Помню, закроюсь, засяду читать, закурю папироску
и наслаждаюсь. Особенно нравилось Маркса читать мне
и ощущать уваженье к себе, даже самодовольство:
надо же, книжку какую читаю, тяжелую книжку.
Было и вправду читать тяжело. На "ура" проходили
книжки Дюма, детективы советские, также впервые
"Как закалялася сталь" прочитал там. Понравилась очень.
Павел Корчагин - вот с кем бы сравняться по жизни геройством.
В партию в армии даже вступил. Кандидатом стал. Помню,
мне замполит, что меня уважал почему то, в приватной,
впрочем, насколько возможно приватной, беседе делился:
"Мы, коммунисты, Олег, этот темный народ из болота
тянем на свет. Ты же видишь, какой они мелкий народец... -
тут он кивал на солдат. - Потому-то на нас вся надежда..."
Сей мессианский посыл был мне по сердцу. Совесть и воля -
вот что должно отличать коммуниста от серости всякой.
"Это наш крест, - говорил замполит, - он трагичен, поверь мне".
И троекратно крестился... Шучу, не крестился, конечно.
Как-то заметив, что я изучаю учебник на тему
социализм и его экономика, он одним пальцем,
согнутым в первой фаланге, по книжке слегка постучал и
мне заявил: "Ерунда. Это мусор. Возьми для прочтенья
книгу "Политэкономия капитализма". Увидишь,
это тебе пригодится. А это, - он ткнул в мою книжку
согнутым пальцем опять, - можешь выбросить. Это ненужно..."
Как понимаю сейчас, был он прав стопроцентно. И вместе
с тем коммунистом он был просто рьяным. Как в нем уживался
сей парадокс - не могу объяснить, - убежденье, что только
партия наш рулевой и практически ведь диссидентство!
Видимо, только по этой причине торчал в этой жуткой,
Богом забытой дыре, на заставе и будучи в званье
уж капитана, являлся всего замполитом заставы,
ибо начальник его непосредственный был лишь старлеем.
Умный был шибко, наверно. Еще он учился заочно
в юракадемии. Правда, мы с ним разосрались в финале.
Уж перед дембелем это случилось. Однажды с наряда
где-то под утро придя, как всегда мы собрались на кухне,
а не в столовой, как велено нам по инструкции было
и, распивая чаи, о девчонках болтали и прочем.
Старший наряда я был и со мной еще два человека:
друг мой ефрейтор Пруденко Валера по прозвищу Моцарт
и рядовой, чью фамилью забыл, к сожаленью. Ночную
выпечку хлеба отведав, - а хлеб мы пекли на заставе
сами, - и кружкой крутой кипяток зачерпнув из кастрюли,
пили без сахара чай и болтали о девочках, верно.
Зная, что ночью порой офицеры, когда им не спится,
могут с проверкой нагрянуть на кухню, мы двери закрыли.
Было открыто окошко в столовую, через окошко
это солдатам как раз повара и давали тарелки
с пищей. А мы чрез него и проникли на кухню. Оно-то
и послужила лазейкой для Зотова ( у замполита
Зотов фамилия, помню, была). Как ругал он нас! Матом.
Мне же сказал, что гонюсь за дешевеньким авторитетом
у подчиненных, и он во мне разочарован. Обидно
очень мне стало, и я, побледнев, что-то резко ответил.
Тут замполит рядовому скомандовал противогаза
три принести и, когда тот принес, дал команду нам: "Газы!"
Бегали час мы вокруг пограничной заставы, снимая
и надевая опять на себя эти противогазы.
Но, наконец, отпустил замполит нас. Однако же после
этого случая он мне сказал: " Филипенко, тебе я
рекомендацию в партию больше не дам. Чтоб ты понял".
Я ведь тогда кандидатом был только и чтоб полноправным
членом стать партии, рекомендации нужно дождаться
тоже партийца, который бы знал тебя около года.
Ну, а поскольку уже на гражданку тогда собирался,
то, чтоб скорее меня на гражданке впустили в сонм горних,
нужно мне было с собой привести чье-то благословенье.
Вот и вся схема. По-моему, очень разумная схема.
Все-таки приняли в партию, но кандидатом ходил я
аж полтора где-то года. А приняли уж на заводе,
что занимался разливом и выпуском всякой молочной
вкусной продукции. Там, романтизм находя в том, работал
грузчиком я. Никогда не забуду ту двойственность в чувствах:
очень стыдился кому-то сказать, что член партии, тайно
веря, что все ж коммунизм победит на планете и люди
станут умней, благороднее, в общем, совсем не такими,
что окружали меня на заводе и дух мой сковали.
На партсобраньях мой стыд достигал апогея при виде
лиц коммунистов, далеких от тех идеальных кондиций,
что представлялись когда-то мне в том обобщенном и смутном
образе то ль Дон Кихота, а то ль коммуниста, не помню.
Ну, а парторг просто сволочью был: хитрожопым и подлым.
Впрочем, хороших и честных людей было больше, но все же
для утонченного духа казались они примитивны.
Как эстетический вкус мой страдал, так этический тоже.
В ГИТИСе уж на собранья партийные я потихоньку
вовсе ходить перестал, потому что там тоже примерно
та же картина была. Вообще на какую-то секту
все это дело сходило, где жизнь протекает отдельно,
люди ж, придя на собранье, несли чепуху в виде культа
несуществующих ценностей, мнимых успехов и целей.
Помню, Чубайс выступал. Но не тот, что в политике нынче
всеми склоняем, а брат его, кажется. Точно не помню.
Очень похожи они меж собою. Одно, помню, время
думал, что наш педагог философии, рыжий, прикольный,
стал вдруг политиком, но мне сказали, что это брательник.
Имени-отчества я не запомнил его, к сожаленью.
Вот. Тот Чубайс мне понравился. Очень толково и дельно
он говорил на собранье, и стало мне даже обидно,
что иронично воспринят он был основною-то массой.
Помню, Чубайс тот на лекции нам о каких-то шаманах
как-то рассказывал, об их способностях. Мистика, в общем.
Это в советское время-то. Самый разгар перестройки.
Членские взносы платить перестал я, собрания тоже
не посещал. Наконец, педагог по актерскому делу,
больше скорей для проформы, меня отчитал, но и это
не помогло. Пару раз еще из деканата две дамы
поочередно со мной проводили беседы на тему,
мол, подожди, не спеши выходить ты из партии, может
скоро и так все развалится. Если же нет, то проблемы
будут по жизни. Зачем торопиться, мол? Я не послушал.
Впрочем, действительно вскоре не только что партия, но и
целый Советский Союз развалился... Такая фигня вот.

По эскалатору вниз я спускался. А сзади в затылок
кто-то дышал, наступая на пятки буквально. С досадой
оборотясь, увидал мужика, что ломился, как будто
ополоумел. Его пропустил я вперед, скрыв досаду.
Может быть, очень спешит, раз так ломится. Всяко бывает.
Черт с ним. Пусть грохнется... Девушка рядом стояла, читая
модный журнал с Орбакайте на глянцевой суперобложке.
Через плечо заглянув, увидал, что читала девчонка:
"Пять твоих лучших подруг" называлась статья. Все понятно.
Где бы найти одного себе друга?.. Мне б ваши проблемы!
Впрочем, не вижу проблемы совсем. Мне не скучно с собою.
Все, что мне нужно - любимая женщина рядом и книги.
Пять моих лучших подруг - это книги, что в данное время
ум увлекают мой. Впрочем, у каждого выбор есть в жизни.
Все мы свободные люди в свободной стране. Не согласны?
Кстати читаю я часто по несколько книг в одно время.
Вот, например, на сегодня закладки лежат в таких книгах:
Павич "Хазарский словарь", "Илиада" Гомера, "Фьоренца"
Томаса Манна, недавно закончил читать Воннегута,
книжку известного китаеведа Торчинова начал
только недавно читать, а поэтов уж вам и не буду
перечислять, потому что их много и дня нет такого,
чтоб не читал я поэзии чьей-то. Хотя тут любимцы
тоже свои есть. Исса, например, покорил мое сердце.
И из последних моих увлечений Кенжеев, Гандлевский,
Рейн и Кибиров. Эстетика их меня трогает нынче.
Павич же просто мозги мои как-то встряхнул своей книгой.
Чтенье мое без порядка. А все же, коль лучше подумать,
некий порядок имеется. Только не академичен
этот порядок, а, смею уверить вас, метафизичен.
Ибо направленность в выборе книги имеется все же,
вектор, так скажем, движенья вперед мне понятен примерно.
Вот, например, даосизм уже трогает мало. И это
понял, читая Торчинова. Нынче мне ближе Конфуций.
Кто разбирается в этом, поймет, что имею в виду я.

В поезде снова народу полно. В этот раз все с работы
едут домой. Как дышать тяжело. Что-то воздуха мало.
Несколько раз полной грудью вздохнул я. Чуть стало полегче.
Тут для сердечников просто кранты. Как нелепа, однако,
жизнь, если думать о ней в этом поезде, глядя на лица.
Кто-то уже до меня догадался, что есть модель ада
и на земле - это наше метро. И не наше. Любое.
С той только разницей, что у стоящих, сидящих, идущих
сирых людей есть надежда, уверенность даже, наружу
выбраться к солнцу и птичкам, деревьям и прочей отраде.
Как нам известно, в аду нет надежды такой... Офигеешь.
Как некрасивы здесь люди, в метро... Красоты не хватает.
Хоть бы красивую девушку рядом увидеть и даже
парень красивый меня бы утешил, а лучше увидеть
пару влюбленную. Да ведь не всякая пара приятна
глазу, замечу. Любовь с вожделеньем не спутать ведь сердцу.
Много читающих в нашем вагоне. Но только читают
больше муру: на кричащих обложках рисунки бандитов,
сыщиков, женщин в любовной истоме, мужчин в черных шляпах...
Вот Достоевского парень читает. Ну, есть же нормальный...
Как-то недавно увидел тут Рейна в метро. Ну, поэта.
Нравится мне он. Есть люди, которые с первого взгляда
вам симпатичны становятся. Помню, у Литинститута
я с ним столкнулся назад пару лет и в улыбке расплылся
от удовольствия видеть его, протянул он мне руку,
очень сердечно пожал, я ж двумя уцепился руками
в руку его и не знаю чему улыбался. "Недавно
я из Америки", - Рейн мне сказал вдруг. "Отлично", - заметил
я. "У тебя новый шарфик?" "Ага". "Ну, пока. И запомни:
все хорошо у тебя". Вот такая беседа смешная.

Поезд чуть-чуть притормаживать начал, а после и вовсе
остановился в туннеле меж станциями "Павелецкой" -
"Автозаводской". Сквозь стекла вагона теперь непривычно
видеть бетонные плиты статично застывшие, трещин
и облупившейся белой известки следы на них, трубы
скрывшие, видно, электропроводку, какие-то цифры
на потемневшей от времени влажной плите, что наверно
были написаны кем-то не зря красной масляной краской.
И тишина. Непривычная, так что заложит и уши
в первый момент, тишина. Постепенно различные звуки
слух ваш наполнят: шуршанье газеты, мужской полушепот,
кашель короткий; глубокий, досадливый выдох старушки
и бормотанье ее, громкий смех двух подростков, и снова
всех тишина, как волна, накрывает. Минута проходит,
а мы на месте стоим, время тянется медленно очень,
уж нетерпенье людей возрастает: кряхтят, выдыхают
с явной досадой, глядят на часы, кто-то, словно бы в пику,
с окаменевшим лицом продолжает сидеть иль читает,
но по тому, как лицо каменеет, становится ясно,
что все труднее и им подавить нетерпенье. Один лишь
пьяный мужчина с блаженной улыбкою спит, развалившись
с края сидения. Клаустрофобия в сердце все глубже
корни пускает: мутнеет в глазах, ощущенье такое,
что потеряю сознанье. Усилием воли пытаюсь,
как дзен-буддист, оттолкнуть и рассеять трусливые мысли,
сосредоточив пустое сознанье на собственном духе.
Вроде слегка удается. Яснеет мой взгляд. Наконец-то
затарахтела, включивши мотор, электричка. А значит,
скоро поедем. Совсем отлегло. Прояснился мой разум.
Душно, однако. Вспотела спина у меня. Ненавижу
пот ощущать под одеждой: такое премерзкое чувство.
Есть философия целая, где гармоничная личность
главной задачей считает своей не потеть. У даосов,
кажется, это считается верхом владения духом.
Или скорей дзен-буддисты об этом трактаты писали.
Больше похоже на них. Да, когда-то и я просветленье
главным считал в этой жизни. Но все в этой жизни проходит.
Лишь остается субъект, то есть вы. Благодать отступает.
И вы один на один остаетесь с реальностью тою,
что матерьяльной и низкой зовется, однако реальность
эта так плотно вокруг обступает вас, так подавляет
ваше сознанье, что ужас пронзит вашу душу, а дальше
личность должна возмутиться, поддавшись инстинктам животным,
чтоб сохранить свое эго. И тут время действий настало.
Дальше вы выстроить жизнь попытаться должны свою. Лучше
снова учиться начать у реальности новой и жесткой.

Поезд, чуть дернувшись, начал движенье. Ну вот, слава Богу.
Надо еще в магазин мне зайти и купить хоть сосисок,
чтобы недолго возиться и ужин быстрей приготовить.
Если же очередь будет, стоять неохота, пельмени,
может, возьму. И сметану. Посмотрим. Пустой холодильник
или там все-таки что-то найдется? Не помню. Вчера я
что покупал? Да и был ли вчера в магазине? Как будто
был. Точно был. Покупал... Покупал вчера мясо. Ну, точно.
Грамм где-то триста азу, но вчера же и съел все с картошкой.
Да, надо что-то купить. Наконец-то уже подъезжаем.
"Вы не выходите?" "Нет". Всегда мало выходят на этой
станции после работы, когда возвращаюсь. Увидел
на ровной глади стекла отраженье свое, - возле двери
уж оказался, протиснувшись между телами. Невольно
взгляд опустил, заморгал и скосил его вправо и долу.
Что там искать, в отраженье? Посредственность только видна там.
Вспомнил другой взгляд: глубокий и с бархатным блеском,
что я поймал как-то в зеркале, глядя в свое отраженье;
сам подивился тогда. А теперь то осталося в прошлом.
Значит ли это, что время отчаяться? Вовсе не значит.
Время отчаянья, кстати, уже пережил. Кризис раньше
был у меня: и духовный, душевный и мировоззренье
рухнуло прежнее, и социально не мог очень долго
определиться, теперь же унынья во мне очень мало.
Счастлив пока не вполне, но уже бодрость духа спасает.

По эскалатору вверх, через зал вестибюльный, покрытый
плитками мрамора, быстро прошел я, толкнул, прилагая
силу порядком, стеклянную дверь, придержал ее после,
чтоб не ударить мужчину наотмашь идущего следом.
Похолодало. Пальто запахнул. Две старушки-торговки
семечки и сигареты купить предлагали прохожим.
Женщина туфель вертела в руке возле будки, в которой
на табурете сапожник сидел, видно, сдать для ремонта
обувь желала и вот объясняла, что надо бы сделать.
Туфель другой был в пакете, который держала подмышкой.
Бритый мужчина армянской наружности, слушая даму,
глядя в глаза ей, согласно кивал головой, мол, понятно.
Пьяный мужчина стоял посреди тротуара, шатаясь.
Явно, что из пролетариев. Вышел, видать, из кафешки,
что расположена рядом и где собираются часто
после работы трудяги и водку жрут вместе с едою.
Этим-то мне и не нравится этот район. Он рабочий.
Нравы простые: захочется писать, стесняться не будут.
Да и менты здесь свирепые, часто цепляются к людям.
Ира вон как-то с Борисом домой возвращалась, поставив
свой БМВ на стоянку, как вдруг два мента к ним цепляться
стали с проверкой, мол, паспорт покажьте. При этом шатались
оба мента, до того были пьяные. Ира свой паспорт
им предъявила. Прописку проверив, не зная, к чему бы
им прицепиться, они в отделенье, чтоб личность проверить
через компьютер, решили Ирину забрать. Ну не свиньи?!
Ясно, что просто цеплялись. Ирина достала мобильный, -
Борю при этом они замечать не хотели, - сказала:
"Я адвокату сейчас позвоню своему. Он приедет,
пусть пообщается с вами..." Менты чуть опешили. Ира
паспорт из рук у мента забрала и сказала: "Забудем
сей эпизод, будто не было. В ваших оно интересах".
И, развернувшись, ушла вместе с Борей. Менты же остались.
Хуже бандитов такие менты. Ведь они у законной
власти на службе и, часто мундиром своим прикрываясь,
нагло творят беззакония над неповинною жертвой.
Более строгий отбор должен быть в эти органы власти.
Власти, конечно. А как с автоматом стоящих назвать нам,
нам, обывателям, что защититься при случае вряд ли
смогут от их беззакония? Разве что жертвуя чем-то:
то ли здоровьем, то ль нервами, временем, может, и жизнью...
Просто-таки парадокс. Мы налоги на их содержанье
платим, они же еще нас за это бесчинством унизят.
Надо напомнить им, кто для кого существует. Ведь верно?

У перекрестка, как раз на углу, в торце дома стеклянный
есть магазинчик, где я покупаю продукты обычно.
Вот и сейчас шаг направил туда свой, надеясь скорее
сделать покупки и сразу домой. Утомился немного.
Но перед тем как войти в магазин, на лотке под навесом
остановил взгляд, блуждая им по разноцветным журналам
и заголовкам газет, нерешительно думая: может
стоит "7 дней" мне купить? Скоро кончится эта неделя.
Там ведь программа ТВ. Посмотрю, нет ли в сетке вещанья
через неделю футбола. "Спартак" ведь играет с "Динамо".
Полы раздвинув пальто, руку сунул в карман брюк, нащупав
кожаный, теплый чуть-чуть кошелек и извлек его, чтобы
деньги достать расплатиться за выбранный мною журнальчик.
Нравится мне кошелек. Очень радует то, что кармашек
есть для хранения мелких монет. К сожаленью, второй уж
сей кошелек. Первый в Ялте украли. Со всеми деньгами,
что взял с собою на отдых. "Неласково родина, в общем,
встретила сына", - шутил я потом, возвратившись в столицу
срочно из отпуска, так как без денег и Ялта не Ялта.
Тот кошелек без кармана для мелочи был. Если видеть
что-то хорошее в той неприятности, то, однозначно,
новый купив кошелек, я остался доволен покупкой.
Та неприятность забылась, а эта покупка осталась
как подходящая. Вот как бывают и в зле свои плюсы.
Впрочем, о зле в бытовом, субъективном здесь смысле, конечно,
упомянул. В философском оставим в покое природу
зла и добра. Потому что готов на конкретном примере
вам доказать, что мы все по ту сторону этих понятий.

Что ж. Доказать? Ну, попробую. Хоть на примере рекламы
женских прокладок. Добро есть понятие этики. Так ведь?
Этику же порождает эстетика. Скажем, увидев
деву прекрасную, юноша лишь эстетическим чувством
ловит флюиды, идущие от незнакомки и, если
сильно влюбляется, то благородней становится сердцем.
Эта любовь, что питает его, на любые поступки
свет проливает этический, так что уже он не в силах
не поступить благородно и сильно страдает, столкнувшись
с низостью, что не имеет любви и живет лишь страстями.
Вспомним того ж Дон Кихота. Любовь подняла его чувство
этики на высоту высочайшую, коей и ныне
мы поклоняемся в сердце, как некой священной зарубке.
Нас эстетически малость коробит при виде рекламы
женских прокладок, шампуней от перхоти, от диореи
всяких таблеток. А если все так, то выходит, кто создал
эту рекламу, с эстетикой вряд ли в ладах. Ну, а если
он эстетический носит изъян, то этический тоже,
если одно порождает другое. Но в целом спокойно
мы принимаем такую рекламу. А это лишь значит,
что эстетически, как и этически мы превосходим
то, что сегодня по телеку видим порой ежедневно.
Нас всех спасает культура, которой не сто лет, не двести,
даже не тысяча. Та, что этически общество наше,
личность отдельную, так подковала, такой заложила
крепкий фундамент, что сдвинуть устои непросто рекламой
от диореи. Поэтому смотрит с улыбкой Джоконды
домохозяйка порой на рекламу прокладок опять же.
То есть объем эстетических, как и этических знаний
больше гораздо, чем телеэкран предлагает сегодня.
Кто-то заметит, что польза прокладок важнее, чем вкусы
юных эстетов. Возможно. Но я говорю не о пользе,
что разделить не способна сама по себе ни худого
дела, ни доброго. Ибо этическим свойством навряд ли
польза владеет, когда на эстетику смотрит с презреньем.
Пользу ведь можно увидеть в убийстве. Но этика вряд ли
пользу такую признает законной. Совсем о другом я.
Об эстетическом чувстве, что этику всю породило.
И о сегодняшних людях, что крепко уходят корнями
в прошлое, где создавался этический базис. Отсюда
вывод такой: все попытки запрета, к примеру, рекламы
или фривольностей разных невежеством нашим, пожалуй,
лишь порождаемы и неустойчивой психикой также.
Ибо кто Данте читал, того вряд ли собьет с панталыку
американский худой боевик, где сплошные убийства.
Не о запретах нам думать пристало, а о просвещенье.
В ком эстетический вкус есть, тому не опасна свобода
выбора. Ибо этически он за себя отвечает.

"7 дней" купил я, сложил пополам и, засунув подмышку,
быстро вошел в магазин, озираясь вокруг по прилавкам.
Там, где колбасный отдел, покупателей не было. Значит,
быстро куплю три-четыре сосиски и хватит на ужин.
Можно б пельменей купить, но в отделе, где ими торгуют,
очередь из четырех человек. Неохота стоять мне.
Толстая, с потным и добрым лицом, продавщица ладонью
сжала огромный тесак и отрезала ровно четыре
розовых нежных сосиски, в бумагу затем завернула
и на весы электронные бросила ловкой рукою.
Я в это время ей за спину взгляд свой бросал, где на полках
были разложены в банках соленья, паштеты, томаты, -
думал, быть может, купить еще что-нибудь? Может, грибочков
взять маринованных? Странное что-то со мной происходит
только мне стоит продукты пойти покупать - очень часто
так нерешителен, робок почти становлюсь среди массы
всяких продуктов и, до отупенья вокруг озираясь,
все не решусь сделать выбор и что-то купить. Но, возможно,
мне подсознательно жалко с деньгами расстаться?.. Возможно.
Сколько уж раз говорил себе: не экономь на питанье,
деньги ведь есть, так чего ты жмотишься купить себе что-то?
И покупаю... И все же мне жалко с деньгами расстаться,
то есть охватит порой беспокойство: не слишком ли быстро
деньги транжирю?.. Кто нищим побыл, тот поймет скупердяйство
на подсознательном уровне. Так, например, наши деды
да и отцы со стола крошки хлеба ладонью сгребали
после обеда и в рот отправляли. Войну и разруху,
голод они пережили, поэтому жалко им было
хлебные крошки выбрасывать, даже обильно покушав
в те времена, когда в пище уж не было им недостатка.

Банку грибов маринованных взял и четыре сосиски,
после чего спешным шагом, лавируя между стоящих
возле прилавков людей, вышел из магазина и прямо
к дому направился. Фруктов развал на лотке увидал я
и решил яблок купить. Килограмм попросил мне завесить.
Парой словечек легко перебросился я с продавщицей,
ибо всегда у нее покупаю, она же привыкла,
что покупаю всегда у нее и ревнует порою,
если к другому лотку подойду выбирать себе фрукты.
"Не отбивайте клиента", - кричит она в шутку соседке,
но в ее шутке сквозит и обида. Поэтому только
к ней подхожу покупать себе фрукты и овощи тоже.
Мне же за это пакетик бесплатно дает она часто.
Вот и сейчас килограмм мне отвесив антоновки, тут же
свой предложила пакетик и денег просить за пакетик
не собиралась. Я с ней расплатился и двинулся дальше.
Хлеба купить еще надо бы. Возле ларька, что как раз мне
был по пути, шаг замедлил, решая стоять иль не надо
в очереди, что была небольшой, но и в ней не хотелось
время терять. Ну, уж ладно. Чуть-чуть постою. Все же надо
хлеба купить. Впереди очень долго считал свои деньги
пенсионер, зажав палочку между коленок. Вокруг я
стал озираться, на окна смотря, на деревья в попытке
переключиться с неспешного пенсионера на что-то
что отвлечет мои мысли, толкавшие чуть ли не в спину
бедного дедушку. Кроны деревьев собрали вниманье
взгляда, что просто блуждал. Мне на ум пришла мысль, что весна-то
скоро пройдет. Вон как быстро деревья покрылись листвою.
Вновь незаметно проходит весна. А ведь ждал ее все же.
Вспомнилось детство. В саду абрикос стоит белый-пребелый.
Эти цветы, что на ветках растут, изучаю с восторгом.
Да, любопытство иссякло. Теперь прозаичен и жалок
взгляд мой на мир. Красоту он улавливать мало способен.
Стук об асфальт деревянной клюки вмиг отвлек мои мысли
от элегических воспоминаний: то дедушка наземь
палку свою уронил. Он уже рассчитался, как видно,
ибо совал кошелек чуть дрожащей рукой в карман куртки;
хлеб же в пакете держал он другою рукою. Нагнулся
я и поднял его палочку, чуть подождал пока руку
освободит, ту, которой совал кошелек, после отдал
палку ему. Наконец-то черед наступил мой полбулки
хлеба купить. Продавщица армянка слегка улыбнулась
мне, как знакомому старому, - часто я здесь покупаю
хлеб или к чаю каких-нибудь сладостей. Нравятся чем-то
люди армянской наружности мне. Может быть, потому что
жил там, когда служил в армии. В Ленинаканском отряде
службу свою проходил, и Армения стала частицей
жизни моей. Много зрительных образов связано с этим
краем, который красив и суров. Ностальгия почти что
сердце сжимает порой, когда вспомню красивые горы,
что без единого деревца, только травою покрыты,
солнца восход, золотящий зубцы гор, туманы в долине,
лица ребят, пограничную нашу заставу, событья
полусмешные и полупечальные. Все таким милым
кажется мне и так хочется съездить в края те, увидеть
снова места, где провел полтора почти года, откуда
с грустью и все-таки с неким восторгом щенячьим уехал,
дембеля честно дождавшись, считая, что главное в жизни
ждет впереди, и все ближе оно, уже рядом. И, правда,
все так случилось, как я ожидал, без обмана все вышло,
только сейчас, вспоминая все это и глядя с улыбкой
в карие очи армянки, как в очи судьбы, - у судьбы же
темные тоже глаза, - понимаю, что все позади уж.
Что же, тем лучше. Та правда, что ныне со мною, милей мне,
чем те иллюзии. Нет, ничего не хочу возвращать я.
Впрочем, что значит иллюзии? Есть ли гарантия, скажем,
что и сегодняшний взгляд, очень трезвый, как кажется ныне,
лет через двадцать не будет мне полным иллюзий казаться?
Да и с чего взял, что ныне-то правда открылась, вчера же
полон иллюзий был? Может, в вчерашних иллюзиях больше
правды и истины, чем в прозябанье сегодняшнем. Может,
видел реальность вчера таковой, какова она в сути,
нынче же вижу тень тени и думаю - вот она, правда.
Правда лишь в том, что как лето сменяется осенью, зиму
вскоре сменяет весна, а весну опять лето, так людям
свойственна смена духовного облика, но вариантов
тоже не много у нас в обновленье духовном, примерно
столько же, сколько у времени года. Весною зовем мы
детство и юность, преклонные годы зимою зовем мы,
лето со зрелостью мужа сравнимо, а осень с горчайшей
зрелостью, в коей уже увяданье заметнее с часом.
Но ведь бывает и так, что весна в вашем сердце наступит
несколько раз. В пятьдесят, в шестьдесят лет, бывает, наступит
в сердце весна: то любовь разрушает всю логику жизни.
Будем же ждать мы любви, чтоб разрушить привычный круг мыслей.

Черного хлеба я взял полбуханки, что тоже в пакетик
был аккуратно положен армянкой, в пакетик, где фрукты,
хлеб положил, заодно и журнал в него сунул, сосиски
также, чтоб руку одну занимать лишь и двинулся дальше.
В арку войдя, увидал мужика, что мочился у стенки.
Блин, офигели совсем, среди белого дня. Ну и нравы.
Тут постоянно потеки и пятна на пыльном асфальте
от излияний столь частых, что скоро осядет в фундамент
дом этот старый. Поморщился я, но сказать что-то парню
счел западлом. Во дворе рисовали детишки мелками,
тоже ведь вырастут, станут мочиться у стенки, обпившись
пивом иль водкой. А нынче как взглянешь - такие милашки.
Впрочем, и в них дебилизм их родителей виден сквозь сладость
детского личика. Как бы хотелось сейчас ошибаться
мне на их счет. Дай-то Бог, чтобы выросли лучше, чем папы.
Возле подъезда подростки сидели постарше: ребята
лет восемнадцати, с ними девчонки. Они пили пиво.
Что-то бессмысленно глупое в юности есть. Не согласны?
Мимо прошел я, подъезд находился мой дальше, поднялся
по трем ступенькам к двери, код из чисел составили мне нужный,
двери открыл и вошел в освещенный подъезд. Наконец-то
лампочку кто-то вкрутил, утром не было лампочки. К лифту
вверх по ступенькам прошел, вызвал лифт и вокруг огляделся.
Снова в почтовый мне ящик газет насовали бесплатных,
я никогда их читать не беру, проходящие люди
их забирают, поскольку мой ящик почтовый открытый, -
писем не жду ниоткуда, единственно, что беспокоит,
чтоб не пропали счета телефонные, что присылает
мне АТС регулярно. Пока они не пропадали.
Эти счета находил иной раз уже возле квартиры,
видно, соседи заботливо их подбирали, втыкали
в щель между дверью и рамой дверной. Это очень любезно
с их стороны. Лифт подъехал, я сел и нажал свою кнопку.
Да, года три здесь снимаю квартиру, одно время, помню,
лифт не работал, как раз где-то после пожара в подвале;
год почти целый ходили пешком. А потом вновь включили.
То, что ходить приходилось пешком почти год на последний
в доме этаж, - я живу на восьмом, - мне понравилось даже.
Так, когда лифт вон работает, трудно себя уговором
как-то пронять, мол, полезно, старик, для здоровья. Когда же
ты перед фактом поставлен, что лифт не работает, силы
тут же находишь подняться пешком, а поднявшись, с приятной
мыслью войдешь в свою дверь, мол, размял мышцы ног хоть немного.
Много такого есть в нашей обыденной жизни, чего бы
если б лишились, то стали бы лишь здоровее и крепче.
Но посягать на успехи прогресса бессмысленно нынче,
все же считаю, что время придет, отказаться заставят
нас обстоятельства от неразумных излишеств прогресса.
Лифт - не излишество, в скобках замечу. Чуть-чуть о другом я.
Жалко природу, что мы истребляем в погоне за благом.

Ключ от квартиры достал еще в лифте и стал дожидаться,
взгляд устремив в потолок, когда лифт остановится. Теплый
ключ на брелке я в ладони зажал. Потом вспомнил про то, что
градусник есть на брелке, посмотрел, сколько градусов было
в брючном кармане, где ключ и брелок находились, - всего-то
плюс восемнадцать. На улице же где-то десять примерно.
Этот брелок подарила мне Ира, когда возвратилась
с Борей из Франции... нет, из Израиля, точно, оттуда.
Крест золотой привезла мне еще, что на гробе Господнем
был освящен и еще много мелочи всякой приятной.
Кипу еще привезла мне Ирина. Прикольно мне в кипе
было расхаживать, ведь не еврей я, а в кипе - жидочек.

Двери открылись кабинки, я вышел и ловкой рукою
вставил в замок сходу ключ, крутанул пару раз и ладонью
двери толкнул и вошел наконец-то в квартиру. Чудесно.
Солнечный луч отраженный оконным стеклом того дома,
что был напротив моих запыленных двух окон, в прихожей
стену и дверь, что закрыл за собой, осветил - и в полоске
света летала мельчайшая пыль. Там, внизу, уже тени
землю покрыли, а здесь, на восьмом этаже, уходящий
солнечный диск еще радовал теплым, чуть розовым светом.
Прежде всего, не снимая ботинок, на кухню прошел я,
бросил пакет на столе, возвратился в прихожую, обувь
стал расшнуровывать, снял поскорее ботинки и тапки
тут же надел. Хорошо. Потом в комнату шаг свой направил,
сходу снимая пальто, шифоньера скрипучую дверцу
резко открыл, достал вешалку, в плечики вставил разлеты
вешалки, после повесил пальто в шифоньер и другую
вешалку взял, на кровать ее бросил и стал раздеваться.
Снял светло серый пиджак, на кровать его бросил, снял брюки,
вытащив прежде бумажник из брюк, и на стол его бросив,
брюки повесил на вешалку, сверху пиджак аккуратно,
спрятал потом в шифоньер эти вещи и вешалку третью
из шифоньера достал, снова бросил ее на кровать я,
взад и вперед по квартире ходя снял рубашку, повесил
тоже на вешалку и в шифоньер ее спрятал, захлопнув
дверцу скрипучую. Дверцу другую открыл шифоньера,
где взял на полке футболку, штаны темно-синего цвета
вида спортивного, в них облачился, присел у кровати,
где телефон на полу у меня находился, желая
определитель чужих номеров просмотреть, - не звонил ли
кто-то сегодня ко мне? Для чего нажал нужные кнопки.
Нет, не звонил никто. Я огорчился. По правде, всего-то
ждал одного лишь звонка. Но, увы, его нет. Ну и ладно.
Кнопку нажал телевизора, чтоб заработал он, вспомнил,
что из розетки сегодня с утра, уходя на работу,
вытащил вилку, поскольку розетку использовал эту
для электрической бритвы, поэтому выключив снова
кнопку на телеке, шнур отыскал среди книг, что лежали
за телевизором на запыленном полу, и в розетку
вилку воткнул, вновь на кнопку нажал, - заработал мой телек.
Звук появился сначала, потом уже изображенье.
После на кухню отправился, вытащил хлеб из пакета,
кинул четыре сосиски в пустой холодильник, журнальчик,
севши на стул, полистал и отнес его в комнату после,
снова вернулся на кухню, к окну подошел, постоял чуть
возле окна, наблюдая, как люди внизу копошились.

Пусто, увы, на душе. Ну, пришел я домой. И что дальше?
Чем мне сегодня заполнить вечернее время? Из дома
выйти куда-нибудь? Нет, не охота. Читать? Неохота.
Сесть пописать? Неохота тем более. Аж отвращенье
к этому делу сейчас испытал. Скоро сумерки будут.
Сумерки больше всего не люблю. Ощущенье такое,
будто во мне замирает желание всякое, даже
словно назад я качусь и не знаю, что делать с громадой
времени, что вытесняет меня из пространства куда-то.
Всякое действие, будь то звонок по работе иль чтенье,
кажется в сумерках просто бессмысленным, глупым занятьем;
часто в такие минуты люблю посидеть в теплой ванне
или готовлю поужинать, вроде бы как заполняю
чем-то полезным отрезок сей малоприятный рассудку.
После, когда уж стемнеет, хандра моментально проходит,
время идет как по маслу, и я занимаюсь делами.
В сумерках, в скобках замечу, приятно с любимой в кровати,
крепко обнявшись, лежать, целовать ее теплые губы.
Но и не больше. Не трахайтесь в сумерках. Вредно для тела
и для души. Например, у возлюбленной вашей случиться
может совсем без причины депрессия, после того как
кончите вы заниматься любовью. Иль бок вдруг заколет.
Опустошенным себя вы почувствовать можете сильно.
Лучше дождитесь, когда уж стемнеет совсем. Или раньше,
до наступления сумерек, время любовью заняться
вы отыщите. Тут все на любителя. Я так гораздо
больше любовью привык заниматься при солнечном свете.

В доме напротив на маленький, еле заметный балкончик
вышел мужчина, достал сигарету, прикуривать начал.
Следом за ним вышла женщина, тоже взяла сигарету.
После зимы в первый раз откупорили, видно, балкончик,
ибо не видел их целую зиму на этом балконе.
Женщине лет двадцать пять, может, тридцать, а он чуть постарше.
Это, по-моему, третий мужчина у женщины этой
за те три года, что здесь проживаю. А может, четвертый.
Как-то однажды, назад года три, я с любимой на кухне
трахался и вдруг заметил, что женщина эта в окошко
смотрит на нас вместе с первым своим то ли мужем, то ль другом.
Вынужден, помню, прерваться был, и перебраться с любимой
в спальню скорей. После этого больше на кухне любовью
не занимались мы. Мне неприятно, что видел мужчина
женщину, мною любимую, голой и похотью чувства
наши опошлил. А, впрочем, мне больше всего не хотелось,
чтобы любимая вдруг обнаружила эту пикантность.
Ибо, когда б увидала, то два варианта возможных
это имело б развития: первый и благоприятный:
вмиг устыдившись, она б потащила меня скорей в спальню,
либо второй: распалилась сильнее б в желанье любовном
и понуждала б меня заниматься и дальше все тем же,
делая вид, что совсем не заметила тех, кто за нами
там, за окном, что напротив, подсматривать взялся бесстыдно.
Мне неприятен второй вариант. Если б я с посторонней
женщиной трахался, то ситуация эта скорее
мне бы понравилась, ибо добавила б острых эмоций.
Ну, а поскольку с возлюбленной я занимался любовью,
то ситуация ревность во мне б возбудила и даже
снизилась сильно б эрекция. Собственник в сердце проснулся б.
Впрочем, оттенки, нюансы важны в этом деле нередко.
Трахнуться где-то в общественном месте порою приятно,
но неприятно когда застают вас за этим занятьем.

Резко, чуть вздрогнув, включился опять холодильник со звуком,
напоминающим звук у раздолбанной старой машины
типа "Москвич". Холодильник ведь старенький тоже, советский.
Чуть покружив по квартире, то в телек бессмысленно глядя,
то полистав вновь журнальчик "7 дней", заглянув вновь в окошко,
я завалился спиной на кровать и уставился в точку
на потолке. Эту точку уже хорошо изучил я.
Так полежав минут десять в расслабленном и туповатом
умонастрое, глаза закрывая порою, забросил
руку за голову и наугад взял какую-то книжку,
что на столе у меня за спиной среди прочих лежала.
Выпала книжка Гандлевского. О, это парень, что надо.
В тему сейчас его тексты. Открыл, и читать его начал.
Да, он цепляет меня. Все действительно так. А точнее,
тоже бывает так, как у него. Снова за спину бросил
книжку Гандлевского, и о своей вдруг задумался жизни.
Взглядом окинул назад свою жизнь, и привычные думы
с привкусом грусти привычной в башке у меня зароились.
Что бы исправить я мог в своей жизни? Одну, две ошибки.
Больше и не было крупных ошибок. Точнее, другие
все исправимы, а эти одна или две невозможно
мне уж исправить. И ладно. Вперед гляди лучше, коль можешь.
Чувство в последние годы, что жизнь не свою проживаю, -
будто не там я сошел и теперь, озираясь на месте,
поезда жду своего, понимая, что станция эта
не для меня, не моя она, я здесь случайный прохожий.
Делаю все понарошку: работаю, кушать готовлю,
жизнь проживаю еще не взаправду, взаправду же будет
скоро, вот-вот, потому и живу, словно на чемоданах.

Встал я с кровати, пошел в туалет сходил, ибо привычка
есть у меня, - только дома хожу в туалет, на работе
не был ни разу еще в туалете почти за три года.
С детства такая привычка - ходить в туалет только дома.
В школе, когда был ребенком, сложилась привычка такая.
Все потому, что стеснялся при девочках надобность эту
я обнаружить, да, в общем-то, даже не очень хотелось, -
видимо мой организм подчинился такому капризу
полуэстетскому, полужеманному. Детскому, в общем.
Как-то однажды ходил на свидание с девочкой, где-то
в классе был третьем тогда. Очень девочка нравилась, помню.
Долго гуляли с ней, и захотелось мне писать ужасно,
просто не в мочь, аж живот мой раздулся - так писать хотелось.
Как я страдал! А она говорила все, все говорила,
время тянулось так медленно, все односложней ответы
были мои на вопросы девчонки, и мне так хотелось
с ней поскорее расстаться, однако пришлось еще к дому
девочку ту проводить, так что даже в глазах помутнело.
С нею расставшись, едва дотянул до ближайшего места,
где затемнение было, поскольку был вечер, включили
уж фонари, освещавшие улицу кругообразно.
Кайф испытал, облегчившись, такой, что запомнил доныне.
Или вот вспомнил, был случай такой интересный, забавный.
Это уж мне было лет восемнадцать, нет, меньше, шестнадцать.
Был я в гостях у девчонки, что нравилась мне. Телевизор
с нею смотрели, еще были с нами сестра ее с мужем.
Старшей сестре было лет двадцать пять. Но не важно. Короче,
муж ее встал и пошел в туалет, мы ж смотрели киношку.
Из туалета раздалось журчанье струи, что упруго
и очень звучно об дно унитаза с минуты две билась.
Может и меньше гораздо. Но мне показалось, что вечность
звук этот длится. "Как пошл этот мир", - я подумал мгновенно.
Даже не мир, а мирок этой маленькой, чуждой квартиры.
Больше я к девочке той не ходил. И в другую влюбился.
В школе же, в классе, играли в такие мы игры порою.
Скажем, сосед на уроке выкидывал вверх большой палец,
сжав остальные в кулак. Что обычно о,кэй означает.
Только у нас означало сие, что сосед ваш тихонько
пукнул. Такая игра. Блефовали мы часто. Ну, то есть
просто, чтоб всех рассмешить, кто-то палец показывал, даже
может не пукнув. Игру же придумали эту девчонки.
Две симпатичных девчонки. Понятно, что в этих девчонок
я не влюблялся. Уж слишком их шалости не эстетичны.
В армии же с туалетом все было значительно проще.
Там я ходил в туалет, когда вздумаю, ибо девчонок
не было там. И своя там игра была над унитазом.
Скажем, сидят на толчке три товарища и начинают
в летчиков дружно играть. Кто-то на "Мессершмитте" как будто,
кто-то на "Яке", а кто-то загруженный бомбардировщик;
если ты пукнул, то, значит, ты выстрелил, должен ответить
выстрелом тоже товарищ, и вот перестрелка на небе
воображаемом; если же пукать нет силы, то, значит,
либо ты сбит, либо кончились напрочь патроны, а, значит,
ближе к тебе подлетают враги и в упор уж стреляют...
Просто смешно самому вспоминать эти детские игры...
К девочкам, девушкам, женщинам чувства мои изменились
в ракурсе том, что они тоже писают, как и мужчины.
Если любимая дама идет в туалет, то спокойно
это воспримешь и даже почувствуешь нежность к бедняжке.
Ах, одна девушка, женщина, есть, о которой мечтаю,
все в ней прелестно и то, что она ходит писать - доводит
до умиленья меня, когда вспомню об этом, и даже
есть в этом некий момент эротический, даже сильнее
в сердце мое западает она, когда вспомню об этом.

Из туалета направился в ванну, из ванны на кухню,
где решил ужин себе приготовить, но прежде посуду,
что в умывальнике стопкой стояла, помыл под горячей,
так что аж руки мои покраснели, водой и в кастрюльку
чистой горячей воды налил, чтобы сварить макароны;
после вторую кастрюльку взял, тоже воды налил теплой,
бросил в нее две сосиски, от шкурки очистив пред этим,
и на плиту, как и первую, эту кастрюльку поставил.
Газ оставалось зажечь. Но поскольку я газ зажигаю
вовсе не спичками, а зажигалкой, а в ней, к сожаленью,
кончился газ и от искры возможно зажечь мне плиту лишь, -
все забываю купить зажигалку! - то взять ее в руки
влажные не торопился, поскольку кремень зажигалки
быстро намокнет и искры не даст. Потому-то я пальцы
вытер о край полотенца, висящего здесь же, на кухне,
даже подул на них, после чего зажигалку взял в руки.
Газ подпалив на конфорках двух, греться кастрюльки поставил
и телевизор пошел посмотреть, потому что, услышал,
"Новости" там начинались вечерние. Сев на кровати,
пару минут посмотрел передачу и выключил телек.
Нет никаких новостей сногсшибательных - и слава Богу.
Встал и на кухню пошел, где вода закипела в кастрюлях,
сделал поменьше огонь на конфорках, добавил чуть соли
в обе кастрюли, открыл холодильник, достал макароны, -
да, в холодильнике я макароны держу, потому что
от тараканов их прячу, которых, увы, расплодилось
много на кухне. Поэтому хлеб в холодильнике тоже.
Вытащил сколько мне нужно спагетти, чтоб съесть за один лишь
раз и в кипящую воду их бросил, рукой потихоньку
вдавливать начал спагетти в кастрюлю, поскольку длиннее
были спагетти диаметра малой кастрюли, ломать же
мне макароны не очень хотелось, но вот, размягчившись,
все целиком поместились в кипящей воде макароны.
Их помешал я слегка и уселся на стульчик, рукою
облокотившись на стол, что клеенкой в цветочек покрыт был.
Эту клеенку купила Ирина когда-то. В порезах
эта клеенка местами, но все еще смотрится новой.
Радио громче включил, что висит на стене возле двери.
О посевной разговоры идут. Ну, послушаем, ладно.
Сел, тут же встал, помешал еще раз макароны и снова
сел. Таракан над плитою полз крупный такой и премерзкий.
Тапочек снял и подошвой его раздавил, негодяя.
Лопнул со звуком под тапочком он, - до того был претолстый.
Что, неприятно?.. И мне неприятно. А что было делать?

Снова бесцельно пройдя по квартире, на кухню вернулся.
К раме дверной подошел и схватился за верхнюю планку,
что выступала едва, и повис, словно на турнике я.
Раз подтянулся и ноги поставил на пол, только руки
не отпустил. Выгибаясь вперед и назад, я качался,
стоя в проеме дверном, разминая все косточки в теле.
Что-то стрельнуло в спине, может, нерв защемил от усердья.
Руки тогда опустил, из проема дверного чуть вышел,
место поглаживать стал меж лопаток, что вдруг заболело.
Голову вправо и вниз поворачивать трудно мне стало, -
боль отдавалась в спине. Точно, нерв защемил ненароком.
Стал растирать все усерднее спину одною ладонью,
треньем пытаясь тепло вызвать в теле, где больно мне стало.
Так, растирая, еще походил по квартире немного.
Вроде чуть-чуть полегчало. Ну, надо же, как закоснело
тело мое. Физкультурой заняться бы мне не мешало.
Может, в бассейн походить? Тут поблизости вроде бы есть он.
Мало движений физических в жизни моей настоящей,
это для тела губительно. Надо с собой что-то делать.
Секс - лучший спорт. Но его не хватает в последнее время:
если два раза в неделю я встречусь с любимой, то это
можно считать результатом отличным, а если один раз -
тоже уже хорошо. Слишком заняты оба делами
и не хватает нам времени встретиться. Жизнью семейной
хочется жить мне уже, чтоб иметь доступ к телу любимой
утром, когда просыпаюсь, в обед ли, под вечер ли, ночью,
словом, когда захочу, а не только когда есть возможность.

Ужин готов. На тарелку насыпал, промыв макароны
прежде струею горячей воды в дуршлаке, кусок масла
бросил в спагетти, сосиски на край положил я тарелки.
Кетчупом блюдо полил и соленый огурчик нарезал.
Хлеба отрезал кусок. Начал есть с аппетитом неважным.
Все-таки эти сосиски уже надоели. Уж лучше
рыбы купил бы, картошки - вот то, что мне хочется нынче.
Ладно, доем как-нибудь, делать нечего. Помню, когда я
в ГИТИСе начал учиться, то ел только в разных столовых,
лень было масла кусок принести мне в общагу, готовить
тоже ленился, но главное бзик был такой - в магазине
в очередях и минуты не мог простоять, обломаться
легче мне было и после в общаге просить у соседей
хлеба кусок, чем стоять пять минут в магазине за хлебом
тем же. А время-то было советское - очередь всюду
нас находила. Пельменную помню, - сейчас уже нету
этой пельменной на Герцена, да ведь и улицы нету
Герцена уж, по-другому теперь называется, только
вспомнить сейчас не могу, - так в пельменной по два раза в сутки
нам приходилось пельмени есть, - просто других вариантов
не было близко от ГИТИСа, или же ели салаты
в "Праге", что тоже избитым варьянтом считалось. И всюду
очередь на минут двадцать. А если вдруг меньше, то праздник.
Помню уборщицу в этой пельменной на Герцена. Бабка
лет так под семьдесят, тряпкою мокрою, подозреваю
грязною также, елозит, бывало, размашисто, так что
крошки летят со стола вам в лицо и на плечи, при этом
чуть ли не над головой вы тарелку поднимете, чтобы
ей не мешать и, конечно, чтоб крошек случайно в тарелку
вам не попало, и вдруг эта бабка отчетливо скажет,
так, никому, но все слышат ее бормотанье: "У-у, ходят
жрать сюда..." И продолжает свирепо орудовать тряпкой.
Мы хохотали над этою фразой с ребятами, помню.
Нынче, пожалуй, уж трудно понять поколению "Пепси"
комплекс вины перед этой уборщицей из той пельменной.

Ванну принять после ужина я вознамерился, чтобы
грустные сумерки пересидеть в помещенье без окон.
В ванну воды набрал нужный объем, взял с собой пару книжек,
сборник японской поэзии и Гумилева, разделся
и сунул ногу в горячую воду, потом и другую,
облокотившись на край белой ванны, на дно потихоньку
сел и по грудь погрузился в горячую воду. Прекрасно!
Вытянул ноги вперед. Хорошо. Наслаждаюсь мгновеньем.
Первые пара минут - самый кайф, а потом потихоньку
сходит на нет этот кайф. Чтоб продлить его, можно порою
в ванну подлить кипятка, но потом постепенно уходит
кайф от горячей воды, и скорее из ванны наружу
выбраться хочется, и начинаешь усиленно мыться.
Но перед этим еще почитал я японских поэтов,
сидя распаренным в ванне. Когда б научиться мне хайку
тоже писать! Не получится. Надо родиться японцем.
Впрочем, на старости лет обязательно этим займусь я.
Вот ведь пишу же гексаметром. Греком себя не считаю.
Русскому все же поэту гексаметр ближе, понятней
в силу того, что есть четкий размер стихотворный, хоть в хайку
тоже он есть, но совсем там в другом затрудненье для русских.
Минимализм очень вяжется плохо с простором и духом
русским. Имею в виду только светскую нашу культуру.
Ибо в церковной себя в выразительных средствах умели
мы ограничить. Но все же и там отступленья известны.
Кстати, гексаметр выбрал отчасти еще потому я,
что моя родина Крым. И у нас еще греки доныне
в южных районах имеются. Предки же их населяли
юг территории Крыма так густо, что создали город,
и не один. В краеведческом нашем музее недавно,
глядя на утварь тех греков, что жили в Крыму еще в пятом
веке до эры Христа, вот к какому пришел заключенью:
вот предо мною сосуд для храненья вина и, возможно,
некий ремесленник-грек, просвещенный, читавший поэтов
и на пирушке с друзьями, их слух услаждая и Вакху
честь отдавая, вино из него наливал гостям в чаши.
Этот сосуд предо мной. Я могу его просто потрогать.
Времени толща пробита, оно испарилось как будто.
Что же мешает и мне обратиться к гексаметру так же,
как к этой чаше и утвари прочей я взор обращаю?
Нет ничего устаревшего в формах, где есть совершенство.

Вышел из ванны, взглянул на часы и подумал, что скоро
надо в квартиру Ирины с Борисом пойти, чтоб собаку
их прогулять. Потому что в Германии Ира с Борисом.
Мне же дала порученье Ирина прогулки с собакой
на ночь свершать и кормить ее. Это не трудно мне, даже
есть удовольствие вечером в парке гулять возле дома.
Но перед этим, поскольку совсем уж стемнело, открою
и почитаю "Хазарский словарь", что могу уподобить
миру причудливых хитросплетений, подводному миру,
где есть кораллы, песок, жемчуга, всюду плавают рыбы,
плавно колышутся около входа в пещеру растенья,
напоминая возлюбленной волосы; мрак из пещеры...
Передвигаться там медленно можно, уж слишком все странно
и необычно. Как в сердце запала одна, скажем, фраза,
где говорится о женщине, чье постаревшее тело
было, как Павич сказал, ИСЦАРАПАНО ВЗГЛЯДАМИ... В этой
фразе есть все: метафизика, этика, мудрость, короче,
это поэзия, я бы сказал, высшей пробы. Такую
фразу прочтешь и надолго останешься ей потрясенным.
Павича мне предложила Ирина прочесть. В Интернете
он сейчас моден, и Ира его обсуждает с друзьями
по Интернету. Ирину принцессой Аттех уж прозвали...
Все же не зря говорю, что подводное царство напомнил
этот роман мне. Толстого ему параллельно открыл я
"Анну Каренину" как-то и словно бы воздуха грудью
полной вдохнул, словно в солнечный день оказался в привычном
мире, где все матерьяльно и дышит любовью знакомой.
Но постепенно опять тянет к Павичу. Снова откроешь
книгу его и нырок совершишь в это водное царство,
где на тебя, словно толща воды, давит странность таланта.
Вот и улегся я с книгой "Хазарский словарь" на кровати,
выше подушку подняв, чтоб удобнее было для чтенья.

Через минуту-другую почувствовал, что неудобно
лег головой на подушку, точнее подушку забросил
слишком уж на угол спинки кровати, поэтому угол
через подушку давил в мою голову, так что аж больно
стало слегка. Ближе к центру я спинки кровати подушку
переложил и улегся опять. Через сорок иль меньше
даже минут утомился от Павича, Томаса Манна
взял на замену и начал дочитывать пьесу "Фьоренца".
Пьеса чудесная. Видел когда-то ее постановку,
то есть отрывки скорее из пьесы, в театре, который
создал великий Васильев. Студенты-актеры играли
роли в той пьесе и, должен сказать, гениально то было...
Нынче же взял перечесть для того еще, чтобы понятней
стало что видел Васильев в сей пьесе, насколько, конечно,
мне интуиции хватит и нового опыта, может.
Грустно становится как-то, читая "Фьоренца". Блестящи
там диалоги и юмор изыскан, и речи прелестной
женщины там наполняют достоинством высших сознанье.
И все же грустно. А все оттого, что меж строк ощущаешь
как положенье прекрасного и бесполезного зыбко
в этом суровом и сумрачном мире, где грубые страсти
с непросвещенным умом в совокупности носят угрозу
для интеллекта, изысканных чувств и прекрасных безделиц.
Ловишь на мысли себя, что, быть может, Лоренцо и не был
столь утончен, как в сей пьесе по прихоти Манна, и все же
хочется верить, что был он таким. Вот кого меценатом
вроде бы нужно назвать, но язык повернется едва ли.
Произведеньем искусства он сам стал, не зря же прозвали
Великолепным его современники, как и потомки.
Книгу захлопнув, присел на кровати, живя еще в мыслях
образом чудной Флоренции. Тапочки щупал ногами
и говорил себе: "Да! Замечательно. Грустно. Прекрасно".

Встал и прошелся на кухню, зевнув. Пописать что ль немного?
Только сначала чайку надо выпить. Поставлю же чайник.
Чаю попив, возвратился я в комнату, сел за рабочий
стол и открыл, полистав чуть, тетрадь. "Возвратимся к баранам
нашим", - сказал сам себе и вздохнул, чуть досадливо морщась.
Долго не пишешь - становится плохо. Как будто теряешь
почву тогда под ногами и чувствуешь, как ты ничтожен.
Станешь писать, - начинаешь с охотой, но только в систему
ты превратишь это дело, как станет обузой работа.
Вот и сейчас неохота писать, но себе я дал слово
хоть десять строчек за сутки писать, а иначе не скоро
кончу работу, которую так легкомысленно начал.
Ручку взял в руку, глазами последние строчки поэмы
я пробежал, чтобы в образы, мысли опять погрузиться
и, кончик нити поймав, продолжать вышивать по рисунку,
что в голове заключен. Макрамэ да и только. Со скрипом
начал работу, но вскоре втянулся, и стало полегче.

Время летит, когда пишешь, стремительно, даже быстрее,
чем когда чтеньем ты занят, настолько сильнее и четче
ты сконцентрирован на выполняемом действии. Разум,
воображение, вся психофизика подчинены лишь
воле, что как вагонетку, вперед движет замысел, тему.
Впрочем, иной раз летит вагонетка с уклона так быстро,
что поспеваешь за нею едва, но такое нечасто.
Чаще приходится все же толкать вперед тему усильем
воли, поскольку пространство огромно, а стыки так часты.
Вот и сейчас я, закончив кусок, словно в ступор впал. Ладно.
Нет больше сил продолжать. Все же стало спокойней на сердце:
план минимальный свой выполнил. Медленно, но продвигаюсь.

Скоро уж десять часов. Посмотрю сейчас "Новости", после
к Ире пойду. Телевизор включил и на кухню почапал
выпить холодной воды минеральной, а после вернулся.
Лег на кровать и уставился в телек. Как я ненавижу
все сериалы, скорей бы закончилась чушь эта. Столько
фальши, слащавости и дебилизма, что просто противно.
Как это можно смотреть? Непонятно. Жаль телек без пульта,
переключил бы, а так лень вставать; почитаю пока что.
Выбрал стихи Гумилева. Открыл наугад, погрузился
в чтенье в сто первый, возможно, уж раз его поздних творений.
Анна Ахматова мужа "божественно косноязычным",
кажется, раз назвала. Я согласен, но косноязычье
вижу все меньше, все больше мне нравится дух Гумилева.
Как он свободен, раскован, как верен себе. С ним так просто,
словно с товарищем очень хорошим, настолько он ясен.
Вот уж реклама закончилась на НТВ, началися
"Новости". Я положил себе книгу на грудь. У Митковой,
что ведет "Новости", точно лицо египтянки. В музее
Пушкинском видел портрет египтянки: как будто сестричка
нашей Митковой. Мне нравится слушать в ее исполненье
новости. Очень нейтрально, без личных эмоций, амбиций,
в общем, не давит на психику, не раздражает; приятно
вам улыбнется в финале. Все правильно. Так ведь и нужно.
"Новости" кончились. Выключил я телевизор, оделся:
старые джинсы надел, куртку старую, все же с собакой
буду гулять, а она с такой мордой сопливой, что ужас.
Эта собака породы мастиф, очень крупная, очень
даже красивая, с черной короткою шерстью, с отливом
цвета металла и с мордой большой, скажем, как у теленка.

Вышел на улицу. Вечер хороший. Приятно пешочком
мне прогуляться, тем более, что минут десять идти-то.
Без приключений добрался к подъезду Ирины с Борисом.
Возле подъезда старушки сидели на лавочке, смолкли,
стоило мне подойти, и меня проводили с вниманьем.
Я их запомнил в лицо уж, они меня тоже, наверно,
часто ведь здесь я бываю. Под взглядами их неуютно
как-то становится, это чуть-чуть добавляет досады,
впрочем, не все ли равно. Дверью хлопнув, поднялся я к лифту.
Все ж интересно, какое кино в головах у бабулек.
Хмыкнув, нажал на две кнопки, поскольку два лифта в сем доме.
Первым подъехал, который побольше, и был грузовым он.
Сел и поехал наверх, на девятый этаж. Помню, в детстве
первый раз в лифте проехал в четвертом, по-моему, классе,
то есть тогда, когда мы оказалися в новом районе,
где получили квартиру в построенном только что доме.
Мама тогда на заводе работала и, наконец-то,
дали квартиру ей. Лифт же включили не сразу, а только
через полгода, и, помню, я месяц, а может быть больше
каждое утро с охотой шел в школу, чтоб в лифте проехать.
Новенький лифт, на панели красивые черные кнопки
с цифрами от одного до девятки, чуть ниже две кнопки:
черная кнопка и надпись на ней аккуратная "Вызов",
красная с надписью "Стоп". В потолке светит лампочка ярко
под навесным и прикрученным прочно плафоном. Все это
вскорости будет испорчено: стены исписаны, кнопки
обожжены и расплавлены, треснет плафон от удара,
кто-то помочится на пол... Короче, всем это знакомо.

Вышел из лифта и стал открывать дверь из стали, что в раме
также стальной находилась. Услышал за дверью, как Ника
засуетилась и лапами дверь заскребла в нетерпенье:
хочет гулять. Да и скучно, наверное, ей без Бориса.
В первые дни, как уехал хозяин, почти и не ела.
Двери открыл и вошел, закружилась вокруг ног собака,
лая от радости, мордою тыкаться стала мне в ноги,
стала бока подставлять, чтобы я почесал их, толкаться, -
тушка огромная, может свалить, а синяк одной лапой
запросто может поставить. Я с ней разговаривать начал
голосом ласковым, впрочем, порой и сердитым, когда уж
слишком резвилась и с ног меня просто валила, прохода
мне не давала. На кухне решил посидеть для начала,
выпить чайку. А потом уже можно идти прогуляться.
Вот на стене фотографии в рамочках, стал перед ними,
чтоб разглядеть. Имена все знакомые: вот с Глазуновым
Ира, художник известный, вот Боря с Плетневым, известный
всем музыкант, вот Тонино Гуэрра, - когда-то я пьесу
в ГИТИСе, помню, его репетировал; Гребенщиков вот,
рок-музыкант, - Ира с Борей лет десять назад или больше,
больше, по-моему, рок-фестиваль в Симферополе сами
взялись собрать и его провели тогда очень удачно.
Это вот я на скамейке сижу с сигаретой, с улыбкой
полузастенчивой, полунасмешливой, - Ира снимала.
Это они на тусовке в театре студенческом, с ними
муж и жена, режиссер и директор, Славутины. Дальше
на фотографии люди, которых в лицо только знаю,
а имена позабыл. Посмотрел и уселся на место.

Чайник вскипел, но заваривать чай передумал, - уж после
как погуляю с собакой. Ошейник взял на табурете
и поводок. Только Ника увидела это движенье,
как на четыре вскочила могучие лапы и прыгать,
лаять, вертеться у ног начала от восторга и еле
мне удалось ей ошейник накинуть на мощную шею.
Кстати, ошейник стальной, из колец он стальных, что два раза
шею мастиф огибают. К кольцу, что побольше, непросто
я пристегнул поводок, ибо Ника все также вертелась
от нетерпенья. На правую руку по самый ошейник
я накрутил поводок для того, чтобы рядом собака
сразу была и соседей своим грозным видом и лаем
не напугала бы насмерть. Потом уже начал рукою
левою дверь открывать, и едва это сделал как Ника
в щель, что едва появилась, вовсю ломанулась и еле
мне удалось удержать эту мощную тушу. Прикрикнул
зло на нее, ибо двери закрыть за собой не давала.
Но успокоилась чуть, дверь закрыл, и направились к лифту.

Дверца кабинки открылась, но я за мгновенье пред этим
чуть отошел от нее, натянув поводок, на тот случай,
если из лифта появится вдруг человек, чтоб собака
не зарычала, не бросилась на человека. Все дело
в том, что Борис с ней гуляет глубокою ночью, когда уж
не попадаются встречные, мне ж невозможно так поздно
с Никой гулять, потому что с утра на работу, и так уж
к полночи ближе стараюсь прийти, чтобы минимум встретить
или не встретить совсем, что случается чаще, прохожих.
Был бы намордник, но нет его, Ника к нему не привыкла;
был как-то, помню, но делся куда-то. Из лифта мы вышли,
Ника опять ломанулась, а я по ступенькам за нею,
левой рукой ухватясь за перила, а правую в локте
силясь согнуть, чтоб сдержать ее резкий порыв, так что Ника
прям как в диснеевском мультике лапами зря загребала
и буксовала на месте. Смешно даже стало невольно.
Вышли из дома; вокруг оглядевшись и видя, что нету
рядом людей, отпустил поводок до конца и сквозь дворик
мимо деревьев направился вместе с собакой, что вскоре
остановилась, присела пописать и делала это
сосредоточенно очень и тем похвалы заслужила
краткой моей. Простодушны собаки как те же младенцы.
Грустным и скромным становишься, глядя порой на собаку;
душу ее понимая, сравнишь со своею душою
и не заметишь различий; в глаза, как в свои, ей заглянешь.

Пересекли мы дорогу, асфальтом покрытую, в скверик
или же парк, как назвать безразлично, вошли; на лужайке,
что чуть левее была, собрались собачатники кругом,
рядом собаки их бегали, все были разной породы:
колли, боксер, спаниель, пуделек, две немецких овчарки, -
в общем, различные были собаки. Они меж собою
шумно играли, и Нике, что вся замерев, превратилась
в зренье и слух, захотелось к игре подключиться собачек.
Но не пустил я ее к ним гулять, потому что у Ники
бзик есть один: ненавидит собак, что малы по размеру.
Перекусить может запросто, ну, покусать это точно.
Вот потому-то мы мимо прошли и направились глубже
в парк вдоль стены монастырской по правую руку. Дорожка,
что из асфальта была, разветвлялась налево, и прямо
вглубь уходила. Мы прямо пошли. Фонари освещали
только местами дорожку, деревья, кусты, но хватало
света, чтоб все разглядеть даже в темных участках, поскольку
свет, пусть рассеянный, но доходил и на эти участки.

Как хорошо поздним вечером в парке весеннем. Приятно
просто гулять, дышать воздухом, просто глядеть на деревья.
Рядом с огромным и старым разлапистым тополем Нику
чуть придержал и сим тополем стал любоваться. Прекрасно!
Сколько же лет ему? Ствол толщины непомерной, какая
толстая, словно броня, и морщиниста, словно бы волны,
эта кора. Как в лицо пожилого совсем человека
я посмотрел. Задрав голову, кроною стал любоваться.
Помню, назад где-то года четыре иль больше, быть может,
пять лет назад, стало вдруг мне понятным одно изреченье, -
некий святой христианский воскликнул однажды: " Как можно
дерево видеть и быть несчастливым!" Тогда же пытался
это в стихах зафиксировать чувство, как всякий раз делал
стоило только коснуться какой-нибудь новой мне тайны.
Так все стоял и смотрел, пока смех не раздался подростков,
что за спиной, метрах в ста от меня, пили пиво на лавке.
Не надо мной ли смеются? Пред деревом стал, мол. Вот странный.
Мысли рассеялись, дальше пошел гулять с Никой. Хотел бы
Нику спустить с поводка, чтоб побегала малость собака,
но еще люди есть в парке, боюсь, как бы не покусала.
Ника в своем поведенье уже изменилась. Ее ведь
помню щенком еще, после собакою юной, тогда с ней
на поводке очень сложно гулять было, просто тянула
так за собой, что обоими пятками в землю, бывало,
я упирался, поскольку и раньше гулять приходилось
с ней, когда Ира с Борисом в Израиле были, к примеру.
Нынче же стала матерой собакой, гораздо спокойней
ходит по парку, хотя иногда вырывается все же.
В ней перемена такая заметнее мне потому ведь,
что больше года, а может и двух, с ней гулять не случалось.
Больше сейчас она нравится мне своим нравом спокойным.
Даже порою гляжу на нее, ощущенье такое,
что размышляет она и грустны ее мысли как будто.
Не удержусь и начну разговаривать с ней на предметы
общего, что ли, характера, об одиночестве, скажем,
вот, мол, тебя не пускают в свой круг те собачки и я же
так же как ты одинок. Ничего, мол, судьба им такая,
нам же другая судьба. И поглажу ее по затылку.

Вот мы прошли через парк и к заборчику с Никой приткнулись,
здесь я ее отпустил с поводка погулять, сам же начал
зорко следить, чтоб случайных прохожих вокруг не возникло.
Знаю, что Боря не так напрягается, если прохожий
рядом появится, даже залает коль Ника с угрозой,
он говорит человеку, чтоб замер тот, после собаку
иль подзывает иль сам подойдет и возьмет за ошейник.
Я же боюсь, что меня не послушает Ника, укусит
вдруг человека, поэтому если появится кто-то
в ста или менее метрах от нас, даже если собака
не замечает пока человека, ее подзываю
и за ошейник беру, поводок прикрепляю. Пока что
нет никого, и собака свободно гуляет: то землю
нюхать начнет, то замрет и уставится в даль, где увидит
что-то свое, то вдруг слушать начнет напряженно пространство
парой обрезков-ушей, ибо часто мастиф обрезают
уши и хвост; то расслабится, бегать начнет меж деревьев.

Звезды видны меж деревьев. Прекрасное звездное небо.
Если подольше смотреть, то заметно, как звезды мерцают.
Южная ночь почему-то мне вспомнилась. Крым. И в степи мы,
юноши, девушки, сидя на спальных мешках, разговорам
и романтическим и задушевным порой предаемся,
глядя на звезды, травинку жуя или стебель полыни,
слушая плеск набегающих волн на прибрежные камни.
Сердце таит неизбывное, столько надежд, столько грусти,
столько любви. И такое же звездное небо, как нынче.
Все вопрошал я тогда, глядя в небо ночное, зачем мы
все родились? Для чего? Как бессмысленно это, должно быть.
Но говорило мне сердце: смысл есть, и он сладок безмерно.
Не обмануло меня мое сердце. Но сладость открытий
в прошлом осталась, теперь же черед для сухих размышлений
уж наступил, и они говорят в пользу смысла Творенья
больше чем прежде, вот только сердечные силы не могут
дать мне той сладости и той надежды, как в юные годы.

Ника слегка зарычала, увидев, как к нам приближалась
пара, мужчина и женщина, что по дорожке спокойно
и очень медленно шла, моцион совершая вечерний.
Я дал собаке команду "Ко мне", но Никуля все так же
грозно рычала, однако, идущая встречная пара
остановилась, заметив собаку, затем развернулась
и в направленье обратном пошла тем же медленным шагом.
Ника рычать перестала, но взглядом их сопроводила.
Чуть поругал ее, Ника как будто бы и понимала
суть моего недовольства, всем видом своим говоря мне:
"Ну, не смогла удержаться... Что сделаешь?.." И подлизаться
тут же ко мне попыталась: обрубком хвоста замахала.
Чтоб не испытывать больше судьбу, поводок пристегнул я
и по дорожке пошел, не спеша, глядя в звездное небо.
В армии, помню, служить приходилось мне ночью обычно,
были вокруг только горы, вверху только звездное небо.
Там-то впервые заметил, что звезды тускнеют, как только
в небе луна появляется, главный источник ночного
света. А если в горах лежит снег, и луна ярко светит,
то вокруг видимость на километры в мельчайших деталях.
Если же в небе луны не видать, и вокруг нету снега,
темень такая, что ногу нетвердо ты ставишь на землю,
ибо не видишь земли под ногами, особенно если
быстро шагаешь под гору, тогда сфокусировать просто
не успеваешь ты зрения, чтоб разглядеть куда ставишь
ногу свою и слегка начинают пружинить коленки,
то подгибаясь, то вверх ваше тело толкая чрезмерно.
Многие вещи в горах по-другому открылись. К примеру,
понял, что значит, когда тишина оглушает. А если
слово сказал ты негромко, то ночью возможно услышат
за километры его. Где понять городскому все это?

Ника порой замирала и нюхала землю, с ней вместе
я останавливал шаг и смотрел на нее иль окрестность
обозревал. Монастырскую стену, бойницы, строенье,
что за стеною виднелось, осматривал, думал: "Аслябя
здесь похоронен, монах, он же воин, который когда-то
вместе с известным чуть более всем Пересветом на битву
на Куликовскую благословлен был святым Преподобным
Сергием. Помню, как в школе один мой товарищ, мальчишка,
выслушал от педагога вопрос: кто, мол, Вань, в Куликовской
битве тогда победил, и ответил, шмыгнув звучно носом:
"Наши..." Мы долго смеялись, как будто бы речь о футболе
шла. Но, конечно, он прав. Победили ведь наши в той битве.

Я посмотрел на часы: сорок пять уж минут как гуляем.
Можно идти потихоньку домой. Как полезна прогулка
эта вечерняя: словно туман, что ложится на землю,
так и покой лег на сердце мое, взгляд остался же чистым.
Или, быть может, присутствие рядом собаки так чистит
душу и зренье; наверное, все компоненты важны тут.
Плюс еще запах весны, что совсем не дурманит, бодрит лишь.
Вот интересная тема - весна. Почему-то сравненье
в этот раз хочется сделать с вином. Опьяняет, понятно.
Но ведь еще очищает от шлаков, что в теле скопились,
как и вино в небольших и разумных количествах. Впрочем,
как и вино, так, порой, и весна обладают эффектом
и совершенно обратным: родят отвращение к жизни.
Нику повел я домой по другой стороне мини-парка,
где фонарей уже не было, мимо ворот на запоре,
что преграждали дорогу к церквушке, которой на фоне
неба ночного видна была маковка чуть в отдаленье.

В этой церквушке мы с Ирой бывали на праздники Пасхи
и Рождества. Помню, после Израиля Ира вернулась,
где-то как раз перед Пасхой, и вот мы отправились в церковь,
чтоб посмотреть Крестный ход и самим поучаствовать, может.
В церковь вошли. Ира с бабушкой разговорилась, что книги
там продавала церковные, после же мне рассказала
смысл разговора. Начала не помню, но как-то коснулись
темы Израиля. Ира сказала, что только недавно
там побывала, у Гроба Господнего там постояла.
"Вот, - прослезилась старушка, - когда б побывать мне у Гроба
Господа нашего и помереть тогда можно..." Ирину
тронуло очень ее причитанье, поскольку с глубоким
чувством оно было сказано. Я же припомнил прабабку,
Анну Захаровну, с Дона казачку, что нас, несмышленых
малых детей, наставляла и Бога бояться учила.
Но мы смеялись над ней, потому что откуда-то знали,
что Бога нет. А она так сердилась на нас, что стучала
палкою по полу и нам грозила с небес наказаньем.
Нынче же те поученья ее с благодарностью вспомнил.

Вдоль небольшого забора мы с Никою шли по дорожке
узкой, асфальтом покрытой, среди темноты. На лужайке
под фонарями уже собачатников было поменьше
и поменялся немного состав средь собак, появились
там покрупнее собаки: мастиф, два боксера, два дога.
Тут распорядок негласный: сначала собаки поменьше
ходят гулять, а потом покрупнее. Борис же гуляет
с Никою самым последним обычно, чтоб было свободней.
Мы обогнули лужайку, поскольку и с ними не дружит
Ника, с большими собаками, и, перейдя чрез дорогу,
к дому направились теми же тропами, коими вышли.
Ника трусила домой уж гораздо спокойнее, так что
без приключений добрались в квартиру, где, снявши ошейник,
корма насыпал собаке, воды налил в миску и чаю
сделал себе, посмотрел телевизор немного, при этом
книжку читая одну, что попалась мне под руку, после
выключил свет, телевизор, собаке сказал "до свиданья"
и, дверь закрыв, вышел в ночь, возвращаясь к себе спешным шагом.

Холодно стало на улице. Все же весна еще только
лишь начинается. Впрочем, в Москве для весны все нормально.
Может, зайти в магазин по дороге, купить себе что-то?
Что-то вот хочется съесть мне, а что - не пойму. Может, пиццу
взять? Вдоль забора я шел по дорожке, и с кочки на кочку
прыгал, поскольку огромная лужа асфальт затопила.
Нет, пиццу долго готовить. Духовка пока разогреет
насквозь промерзшую пиццу, уж час будет ночи. Посмотрим.
Что-нибудь, может, куплю. Впереди все маячила близко
женская спинка. Идет в темноте одинокая дама.
Страшно, видимо, ей. Да еще кто-то сзади все ближе.
Вот припустила быстрее свой шаг, поскорей хочет к свету
выбраться, под фонари, где забор уж закончится. Детка,
кто ж виноват, что одна ты гуляешь? И хоть понимаю
страх твой, мне все же обидно, что подозреваешь во мне ты
то ли насильника, то ли маньяка похлеще. Ирина
мне говорила, что многие женщины раз, да мечтали,
чтобы их грубо мужчина взял, пусть посторонний. Но в жизни,
Ира потом добавляла, все выглядит страшно и грязно,
вовсе не так, как в фантазиях. Страх лишь пронзает все тело.
Вот потому-то с любимой порой и играем в игру мы
будто насильник я, в спальне, когда мы вдвоем остаемся.
То я таксист похотливый, то школьный учитель развратный,
то массажист обнаглевший. В такие мы игры играем
все же нечасто, а только когда много времени вместе
где-то проводим, обычно же времени мало, скорей бы
трахнуться, да по делам разбежаться, как это ни грустно.

Женщина, что впереди меня шла, уже чуть не бежала
к свету и раз поскользнулась, бедняжка, а, может, споткнулась.
Как ни спешил я, а темп все же сбавил, чтоб женщине легче
стало на сердце. Неловкая сцена. Бывает такое
в лифте еще, когда с дамой один на один остаешься.
Прежде, чем сесть с вами в лифт, она взгляд настороженный бросит,
просто обмерит вас взглядом. Неплохо, когда вы несете
хлеб, например, или овощи, тут вы получите, может,
больше доверия от незнакомки, мол, цель прояснилась
вашего с нею присутствия, - просто продукты несете
в дом, где живете. А если с пустыми руками вы рядом
с нею окажетесь, то напряженье ее возрастает.
Сядете в лифт с ней, а мысль лишь одна: поскорей бы ты вышла,
чтобы напряг этот снять неприятный. По мере движенья
лифта наверх, то есть к нужному ей этажу, напряженье
дамы спадает, поскольку ведете себя очень смирно
вы, даже руки по швам положили, глаза опустили.
Но камень с сердца спадет у нее, когда выйдет из лифта
кто-то из вас: то ли вы, то ль она, кому первому нужно.
Я так живу на последнем, поэтому жду, когда дама
выйдет из лифта. Конечно, бывают и смелые дамы
или ваш вид изначально внушит ей доверье, но все же
в лифте приятнее ехать всегда одному почему-то.

Женщина, что впереди меня шла, в магазинчик стеклянный,
возле метро находящийся, быстро вошла. Я за нею.
Что же, посмотрим хотя б на нее. В магазине прилавки
освещены очень ярко, поэтому даже приятно
просто войти, постоять, все вокруг аккуратно и чисто.
"Русское радио" слушают три продавщицы меж делом.
Женщина, что от меня убегала, была симпатична.
Кинула взгляд на меня она, я улыбнулся глазами.
Смысл сей улыбки она поняла и сама улыбнулась,
видом давая понять, что неловко ей за свои страхи.
Больше глазами мы с ней не встречались. Стоял у прилавка
я и не знал, что купить. Наконец, упаковку салями
взял и решил перед сном бутерброд сделать с чаем некрепким.

Вышел, споткнувшися правой ногой о порог, под ночное
небо. Подумал - раз правой споткнулся, то значит к удаче.
Хоть и не верю в приметы различные - все ж отмечаю
их про себя. А про то, что споткнуться на правую нужно,
чтоб повезло, - мне сказал один мальчик еще в первом классе.
Как-то опаздывал раз на урок, потому что от школы
на перемене ушел далеко, заигравшись с друзьями, -
мы враждовали с одним вторым классом и вот друг за другом
на перемене гонялись по улицам, - сердце упало
в пятки от страха, когда шел по тихому дворику школы,
где только что было шумно, и толпами бегали дети.
Стены двора подавляли меня тишиной своей строгой,
а в коридоре, пустынном и тихом, где слышно порою
голос учителя было из класса за дверью, что тихо
очень старался пройти, так совсем обуял страх рассудок.
Тут-то и вспомнил, что надо споткнуться на правую ногу.
Трижды споткнувшись для верности, в класс свой вошел, постучавшись.
"А, вот еще один чудик, - учитель с улыбкою молвил. -
Ну, заходи..." Как... И все?.. Неужели ругать меня больше
Ольга Петровна не станет?.. Ну, точно, споткнулся на ногу
правую трижды и вот помогло... Как гора с плеч свалилась!..
Если же левой споткнешься, тогда к неудаче примета.
Впрочем, когда к неудаче увижу примету какую, -
черная кошка дорогу пройдет перед носом иль вот же
левой споткнусь, то не верю во все эти глупости, тут же
из головы выгоняю запавшие черные мысли.
Если ж к удаче какая примета, то верю. Устроен
так человек, что в хорошее верит, в плохое не хочет.

К дому пошел быстрым шагом. Молочный и чуть мутноватый
свет фонарей освещал перекресток пустынный. На небе,
видном для глаза сквозь этот молочный туман освещенья,
звезды мерцали несильно. Луна же еще не всходила.
Мимо машина проехала. Вновь тишина наступила.
Та тишина, в коей гул непрестанный, глухой и далекий,
вечно присутствует как атрибут мегаполиса, словно
ты в организме огромном находишься, что непрестанно
занят процессами пищеварения, выбросов шлаков,
в коем имеется все: кровеносная, скажем, система,
нервные есть окончания, есть измышленья инстинктов, -
словно бы Гея-Земля и Уран породили ужасный
тип божества, в Теогонии неупомянутый, нагло
мир поглотивший и прочих Богов вытесняющий в Тартар.
Да, Гесиоду пришлось бы писать дополненья сегодня,
вставочки делать в своей "Теогонии", видь он все это.

Окна светились в домах, но таких становилось все меньше.
Стайка бездомных собак протрусила бесшумно навстречу.
Возле ларька, что светился, шатался поддатый прохожий.
Ветра порыв по деревьям прошелся, и те зашумели
ветками с юной листвой, что за день распустилась, казалось.
Я пересек перекресток и в арку вошел, где совсем уж
было темно. Наконец, оказался в подъезде, поднялся
вверх и вошел с удовольствием в дом свой, который уютным
мне показался, хотя и не очень квартирой доволен
этой и даже иной раз хочу снять другую квартиру.
Тапочки мягкие, снявши ботинки, надел, шерстяные
после носки, чтобы ноги не мерзли, поскольку не топят
больше в квартире, - весна наступила, - и переоделся
так, как обычно хожу по квартире - в штаны и футболку.
Выпил некрепкого чая, чтоб сон не прогнать, бутербродик
скушал с салями и стал подготовкой ко сну заниматься.
Собственно, что наша жизнь? Лишь набор каждодневных привычек,
что повторяются каждое утро, обед или вечер.
Зубы почистил, умылся, утерся сухим полотенцем,
выключил свет за собой, на цепочку закрыл дверь входную,
в комнате сел на кровать и проверил будильник, чтоб завтра
не опоздать на работу, кровать расстелил, выбрал книгу,
чтоб полистать перед сном, после этого быстро разделся,
ибо прохладно в квартире, скорее в кровать завалился,
что холодна была, сжался в клубок, чтоб согреться быстрее,
после, согревшись, на спину лег, вытянул ноги и книгу
взял и открыл на странице неважно какой, углубился
в чтенье, а после, устав, погасил свет и лег снова в койку.
Собственно, все. День закончился. Можно поставить и точку.
Если б, конечно, не эта проблема: уснуть невозможно
сразу как лег и глаза закрыл. Мысли слетаются роем,
и начинает сознанье гонять их, как пчел по цветочкам,
с темы на тему, обдумывать, припоминать, строить планы,
в общем, работа кипит в голове и конца ей не видно.
В детстве до ста в таких случаях просто пытался считать я
и засыпал очень быстро, до ста не дойдя в своем счете.
Нынче же лечь и уснуть очень быстро - почти невозможно.
Только когда голова станет просто тяжелой от мыслей,
перегородки в сознании ставить начнешь как плотины
мыслям, чтоб их отсекать, чтоб возникли пустоты в сознанье,
в кои бы сон просочился, и чтоб погасил он сознанье.
Собственно, как дзен-буддист поступаешь, но только не с целью
знать просветленье, а сну наконец-то отдать свой рассудок.

Пусть отдохнет. Отдохни же и ты от меня, мой читатель...